rus_vopros | Маньчжоу-Го: другое евразийство (часть 1)

гнрои или предатели ?!

Оригинал взят у

ugunskrusts83 в Маньчжоу-Го: другое евразийство (часть 1)

В умах современников идеология евразийства традиционно сплетена со всеми теми «измами», что находятся «по левую сторону»: коммунизмом, большевизмом, и, всё отчётливей, со сталинизмом, ренессанс которого грозит окончательно похоронить под собой уцелевшие островки русскости.

В целом, ассоциация евразийства с «красным проектом» вполне справедлива, учитывая провокационную и большевизанскую роль евразийских групп среди русской эмиграции 1920-1930-х гг., и, особенно, использование евразийцев в операции «Трест», ставшей важной вехой в борьбе ОГПУ с национально-активными эмигрантскими кадрами. Но привязка советчины к евразийству также связана и с тотальной профанацией в РФ всех сколь либо заметных идейных течений русской интеллигенции. Благородный русский либерализм Чичерина и Струве не актуализирован в РФ до сих пор и его вакантное место заняла пресловутая «демшиза». Террорист и социал-революционер Савинков, первую половину своей жизни потративший на борьбу с исторической Россией, но вторую положивший, словно в искупление, на алтарь антибольшевистского сопротивления, наверняка, перевернулся бы в гробу, увидь современных российских «левых революционеров». Точно такой же шок от нынешних «черносотенцев», скрещивающих Сталина и православную монархию, испытали бы члены Союза Русского Народа, некоторые из коих, как, к примеру, осевший в веймаровской Германии Николай Марков, успели внести лепту в восхождении отнюдь не «елейного» германского национал-социализма. Зная, какую мутацию испытали дореволюционные и эмигрантские идеологии по вхождению их в оборот на пост-советском пространстве, к современным трактовкам евразийства надо отнестись понимающе.

На Западе идеи принято распределять внутри дихотомии «правое/левое». В РФ место этой дихотомии заняла другая: «советское/антисоветское», или, ещё проникновенней, «советское/русское». Усилиями современных «хозяев дискурса» евразийство из полу-мистического, достаточно волевого интеллектуального движения, требующего недюжего знания истории и реалий евразийского континента, превратилось в «геополитическую» подпорку набирающего силу красно-патриотического реванша. Что и понятно: ждать пришествия «нового Сталина», в промежутках между разоблачением «агентов Госдепа», гораздо легче, чем осилить «Этногенез и биосферу Земли» Льва Гумилёва. Но таких ли наследников достойна противоречивая, но в то же время притягательная идея Евразии?

Аналогично тому, как существует «правое» и «левое» прочтение Гегеля, Хайдеггера и Шмитта, так и Трубецкого с Гумилёвым можно читать как «слева», так и «справа». Большинство, поддаваясь моде, читает их «слева», что расстраивает.

Мы не собираемся вдаваться в вопрос, считать ли советский коммунизм всплеском дикой азиатчины или плодом сухого западного рационализма. В конных ордах Будённого проглядывает Азия, а в холодной педантичности чекиста-теоретика Лациса усматриваются худшие черты Запада. Для развития европейского самосознания, пока недостающего русскому народу, нужно делать упор на азиатском характере советской системы, но, будем справедливы, Азия не заслуживает такого навета. И вряд ли бы с такой интерпретацией большевизма согласились бурято-монгольские всадники Унгерна или бойцы Калмыцкого Кавалерийского Корпуса (кстати, калмыки – единственные из националистов Восточной Европы в 1944 г. вошли в Комитет Освобождения Народов России, как бы сказав русским: «ваша борьба – наша борьба!»). Хотя бы на примере этих двух страниц истории видно, что потенциал восточных народов расходовался не только во исполнение ленинского лозунга «Коммунизм придёт в мир через Азию». Если Латинская Америка дала миру не только Че Гевару, но и его антипода, – Пиночета, то и Дальний Восток породил не только «восточного Сталина» Мао Цзедуна, «восточного Керенского» Чан Кайши, но и рыцарственного японского генерала, друга русских антикоммунистов Садао Араки.

Глубокой несправедливостью было бы отдавать евразийскую идеологию на откуп национал-коммунистическим франкенштейнам. По иронии судьбы, именно мы, русские европейцы, хотим сейчас защитить идею Евразии от профанации и, по возможности, «перенаправить» её в русло антисоветское, антиэгалитарное и, следовательно, подлинно консервативное.

Так что же принять за «эталон» правого евразийства, очищенного от наносной сталинщины и прочего «православного социализма»? На наш взгляд, прецедент воплощения такой «версии» евразийства в государственном масштабе (лихие попытки Унгерна фон Штернберга направить монгольскую энергию на сокрушение Совдепии не рассматриваются по причине их эпизодичности) имелся. Речь идёт о воссозданной при помощи японского оружия в 1932 г. независимой Маньчжурии, Маньчжоу-Го или, более правильно, Маньчжу-Ди-Го (под таким именем эта страна фигурирует в русских эмигрантских текстах; в переводе – «Великая Маньчжурская Империя»). Вдвойне приятно, что наши соотечественники (причём крайне правых убеждений) приняли активное участие в этом «право-евразийском» эксперименте. Но как всё-таки далеки от нас, не столько по счёту лет, сколько по настроению, времена, когда одна Империя (Японская) помогала другой (Маньчжурской) восстать из праха, а русские, заручившись поддержкой обеих, вели борьбу за воскрешение своей, попранной Коминтерном страны, которой, быть может, суждено было стать третьей империей «великой восточноазиатской сферы взаимного процветания»…

Чтобы лучше понять дальневосточные события 1930-1940-х гг. необходимо совершить небольшой экскурс в 17 век. Разрушавшийся изнутри Китай был тем «падающим камнем», который следовало подтолкнуть. И если миссию по очищению Рима от скверны взяли на себя германские племена готов и вандалов, то схожую роль на Дальнем Востоке сыграли своеобразные «германцы тайги», отличавшиеся от нордических народов по расе, но родственные им по неудержимому пассионарному духу и месту в истории. Это были северные племена чжурчженей, незадолго до вторжения в Китай, объединившиеся под новым названием, скалькированным с имени бодхисаттвы Манджушри, ученика арийского царевича Будды Гаутамы. В 1644 под ударами северян падает Пекин и новые обширные территории входят в состав Маньчжурской Империи династии Цин. К концу 17 века маньчжуры распространяют свою власть на весь Китай; одновременно формируется новая кастовая система, позволяющая относительно небольшому, но честолюбивому народу контролировать согбенное большинство. Однако рыцарственному диктату маньчжуров априори не под силу было обуздать низменные инстинкты народа хань (этнических китайцев). Типично ханьская коррупция, раболепие и интриганство со временем перенеслись на победителей. Тем не менее, маньчжурам удалось расселиться по всей площади покорённого Китая, плотно сгруппировавшись вокруг армии и двора. Ханьский реванш, начатый с проникновения китайцев во властные структуры, приходится на вторую половину 19 в., таким образом, совпадая с началом превращения цинской державы в «полуколонию» западных стран. Подрастерявшие пассионарную энергию маньчжуры не могли совладать ни с ханьской чернью, ни с оснащёнными армиями Запада. Уступив звание главных пассионариев Востока японцам, маньчжурский Китай встал на путь эгалитаризма, хаоса и распада, на путь, который, в итоге, приведёт к гибели традиционной культуры и торжеству коммунизма в шовинистической оболочке.

Русская революция 1917 г. сопровождалась настоящим геноцидом немецкой остзейской элиты, составлявшей опору престола. В ещё большей степени агрессия тёмной массы против правящего «малого народа» проявилась в ходе китайской революции 1911 г. Всё-таки цинская вертикаль власти (хотя по отношению к азиатским обществам уместней говорить о «горизонтали власти», но сие отдельная тема) была насыщена маньчжурскими элементами гораздо плотнее, чем российская – немецкими; в России немецкие «варяги» и русские автохтоны образовали гармоничный симбиоз, в Китае же ханьцы затаили на маньчжуров жгучую обиду. Эта обида обернулась волной погромов в маньчжурских кварталах китайских городов. Под нажимом революционеров отрекается от трона последний маньчжуро-китайский император Пу И, которому в момент отречения шёл седьмой год. Революционной альтернативой монархии становятся родственные марксизму идеи «Сан Мин» (в переводе: «три принципа»). От учения Маркса они отличались сильным акцентом на националистической составляющей. Своей базой их делает партия Гоминьдан, основанная автором «Сан Мин» Сунь Ятсеном на следующий год после революции. Гоминдан аккумулирует вокруг себя все антитрадиционные и лево-шовинистические силы региона, а в 1920-ые гг. тесно смыкается с коминтерновской агентурой, которая обеспечивает ему советскую военную помощь и советников до тех пор, пока Сталин не делает ставку на более перспективный с точки зрения «мировой революции» проект, – Коммунистическую Партию Китая.

После долгого перерыва наступление инверсионных сил в Китае останавливается самурайским мечом с расположенного неподалёку архипелага: в 1931 году, после спровоцированного гоминьдановцами конфликта на границе, японская армия вступает в Маньчжурию и с боями занимает её. Приход императорских войск после гоминдановской разрухи с радостью воспринимается почти всеми национальностями Маньчжурии, в т.ч. китайцами, которые, после интенсивной колонизации малозаселённых маньчжурских земель во второй половине 19 в. стали самой многочисленной группой населения. Понимая, что простой оккупацией регион не умиротворишь, в Токио приняли оригинальное решение, – объявили о восстановлении Великой Маньчжурской Империи. На собранной Всеманьчжурской ассамблее декларируется независимость маньчжурского государства. Пу И, нашедший пристанище в японской концессии в Тяньцзине, переезжает в Маньчжурию и первоначально занимает пост Главы государства. 1 марта 1934 г. он официально восходит на трон Маньчжоу-Ди-Го под именем «Кан-Дэ». От этой памятной даты начинает вестись новое летоисчисление в стране.

Сразу после декларации независимости, Маньчжурия лицом к лицу столкнулась с проблемой полиэтничности, успешно решив её с позиций «правого евразийства». Совокупность народов Маньчжурии мыслилась имперской властью и японской администрацией в качестве конгломерата, спаянного преданностью наднациональному трону. При этом каждому гарантировалось право на свободное национальное творчество; в оборот был введён термин «империя пяти народов», в число которых помимо маньчжуров входили японцы, русские, монголы и корейцы. За каждой общиной сохранялись её национальные и религиозные права, хотя имелись определённые тенденции в сторону универсализма; так, с мая 1943 г. выпущенное японцами «Наставление народам Маньчжурии» предписывало всем религиозным учреждениям отдавать почести покровительнице японской монархии богине Аматерасу. Это, само собой, вызвало сильное противодействие со стороны православных верующих. Но что является кощунством с позиций христианства, – обыденность для имперского универсализма с его религиозной синкретикой; вспомним, как в древнем Риме боги побеждённых народов органически включались в римский пантеон.

Эффективный контроль над жизнью пяти народов побудил маньчжурское правительство и японцев озаботиться созданием массовой организации. В 1932 учреждается «Общество Согласия» (Кёвакай), структура которого была скопирована с японской «Ассоциации помощи трону» (Тайсэй ёкусанкай), а идеология напоминала программы национал-социалистических и фашистских движений Европы. К созданию «Общества» приложили руку видные буддийские мыслители и прояпонски настроенные китайские националисты. В операции по рождению новой идентичности принимали участие и иностранные «хирурги», – помимо представителей Квантунской армии это были японские синологи, в частности отец пан-азиатской доктрины Тачибана Шираки. В его работах делался упор на взаимной выгоде от экономического блока между Японией и Маньчжу-Ди-Го; первая получает богатейшие ресурсы для ведения войны в Китае, второе – индустриализацию с помощью японских специалистов.

Первоочередная задача «Общества Согласия» состояла в сплочении всех народов Маньчжурии на общей платформе монархизма, корпоративизма и традиции. Проникновение в Восточную Азию, с одной стороны, идей Ленина-Сталина, и западного капитала с другой, обусловили резко антикоммунистическую и антикапиталистическую позицию «Общества». При этом «Общество» так и не приняло форму политической партии, выполняя функцию, скорее, гигантской корпорации со «встроенными» в неё национальными общинами. Таких общин насчитывалось больше, чем пять («шестую» по значению представляли местные мусульмане), а некоторые из них были неоднородны по своему составу. К примеру, понятие «русская эмиграция» вбирало в себя не только монархистов-кирилловцев и такой чисто дальневосточный феномен как русские фашисты, но и русскоязычных эмигрантов-евреев, никогда, к слову, не испытывавших в Маньчжу-Ди-Го гонений на почве антисемитизма. Многие проблемы в этой области требовали незамедлительного решения: неграмотная монгольская молодёжь нуждалась в современном образовании, корейцы – в ослаблении гнёта, который они терпели как под властью Гоминьдана (не говоря про принадлежавшую Японии Корею; положение корейцев между японским «молотом» и китайской «наковальней» выработало в них особую черту характера, – тотальное лицемерие, которое с выгодой для себя эксплуатировала советская разведка), русские искали рабочие места соответственно своей квалификации. Зная обо всём этом, «Общество Согласия» предлагало своей вариант модернизации отсталой страны, но заняться ей вплотную помешала японо-китайская война.

В соответствии с установками этого маньчжурского полиэтнического национализма, японский солдат, борющийся с гоминьдановско-коммунистическими бандами в Маньчжурии и за её пределами, представлялся гарантом свободы и порядка, глашатаем новой эры в жизни Азии. Последнее весьма важно: не надо забывать, что официальная идеология Маньчжу-Ди-Го, помимо собственно маньчжурского патриотизма, включала в себя сильную пан-азиатскую компоненту; независимость страны обретала ценность в контексте сотрудничества всех народов Азии, выбравших между советской спекуляцией на колониальном угнетении и англо-франко-американскими посулами, построение некоего «нового порядка». Вообще, «эра вождей» (т.е. 1930-1940-ые гг.) охарактеризовалась неординарным и смелым подходом к переустройству огромных пространств. Интеграционные идеи, в их сугубо «правом» понимании, возникали на Западе и на Востоке. Концепция «Новой Европы» во второй мировой войне (особенно на её заключительном этапе) украшала боевые знамёна Третьего Рейха; аналогичная по размаху задумка «Великой восточноазиатской сферы взаимного процветания» одушевляла японских солдат и союзные Японии армии. И та, и другая концепция встречали противодействие со стороны шовинистических немецких и японских кругов; нельзя отрицать и того, что они были недостаточно проработаны. Но именно они служили реальной альтернативой «земшарской республике» в её большевистской и плутократической вариациях.

Провозглашения императорской Маньчжурии под боком у гоминьдановского Китая не могло не вызвать опасений последнего. Если с чем и можно сравнивать эффект, произведённый восстановлением некогда попранного трона династии Цин, то только с гипотетической реконструкцией Священной Римской Империи и приглашением на её престол Габсбургов (идея совершенно экстремальная для нацистов, которые для такого поступка были слишком обременены левыми и антимонархическими комплексами). Неизгладимое противоречие между кшатрийской этикой японцев и популистскими обещаниями местной копии Керенского, – генерала Чан Кайши, неминуемо вело к столкновению. После стычки на мосту Марко Поло 7 июля 1937 г., Япония развернула генеральное наступление против вооружённых сил Гоминдана. Уже к концу года под контроль императорской армии попадают обширные территории, включая столицу – Нанкин. Орган Российского Фашистского Союза «Нация» отзывался об этих событиях следующим образом: «Доблестная ниппонская императорская армия неуклонно подвигается вперед, одерживая победу за победой и мы не сомневаемся, что война в Китае окончится полным освобождением Китая от “красных” и “золотых”» («Нация», 01.11.1938, № 17). Однако, в силу хотя бы географических условий Китая японские войска обречены были «завязнуть» в глухой обороне противника. Гоминьдановская армия спаслась от полного разгрома и продолжала сопротивление, в тылу запылал пожар партизанщины: война японского качества с китайским количеством затянулась на долгие годы. Затяжная война накладывалась на сложные дипломатические отношения, как между странами, так и между различными группировками внутри Китая. США и СССР не скупились на военную помощь Гоминьдану, причём американские «добровольцы», ещё до Пёрл-Харбора, получили от Рузвельта «официальное разрешение» воевать на стороне Чан-Кайши. Китайские коммунисты, чья вотчина располагалась в северо-западном Китае, формально ведя против японцев партизанскую войну, были заинтересованы в ослаблении обеих сторон.