Лев Дуров не был коммиком, считал совецкую власть фальшивой и по-сотанински сильной и очень опасной

У настоящего неконформисткого национального искусства и культуры, а все это может быть по-настоящему только национальным, при руской власти абсолютно совпадают и цели и задачи по поддержке идентичного  человека
с настоящим полным и эстетически верным мiровозрением.
Но если власть не национальная и по сути своей интернационально подлая как сейчас в РФ-ии, то она подчиняет искусство и ставит его на службу себе, искусство вырождается в пропаганду или откровенное подлое и вонючее дерьмо -, т. е. перестаёт быть искусством и становится отвратительным грубым и примитивным зрелищем и развлеКАЛовым
(от слова вонючий животный интернациональный кал).






Оригинал взят у philologist в Лев Дуров
Лев Константинович Дуров (23 декабря 1931, Москва — 20 августа 2015, там же) — советский и российский актёр театра и кино, театральный режиссёр, педагог. Народный артист СССР (1990). По собственным словам, принципиально не был членом КПСС, характеризовал советскую идеологию как «иллюзорную, фальшивую, но очень сильную»,
а Сталина — как «самого страшного человека на свете».
Выступал с осуждением войн в Афганистане, Чечне, Грузии.

© РИА Новости

Из книги Льва Дурова "Грешные записки"

Вообще со свободой следует обращаться очень осторожно – это чрезвычайно тонкий и хрупкий инструмент. Его нужно осторожно ощупывать пальчиками, а не бить по нему кувалдой.
Меня часто спрашивают, не испытываю ли я некую ностальгию по временам молодости, когда не было «рыночных» отношений между людьми и, как говорил чеховский свадебный генерал Ревунов-Караулов, «все было проще, и люди были проще». И я всегда отвечаю: нет, не испытываю никакой ностальгии, никакой тоски. Те времена были ложными, и все было построено на страхе. Я никогда не был членом какой-либо партии. Но с той, которая представляла «ум, честь и совесть нашей эпохи», дело имел.
Снимаем мы фильм «Семнадцать мгновений весны». Нужно выезжать на съемки за рубеж. А для этого необходимо (почему «необходимо» – нормальному человеку не понять) пройти некую выездную комиссию. Захожу. Меня спрашивают:
– Опишите, пожалуйста, как выглядит советский флаг.
Я подумал, что они шутят: ведь нельзя же задавать такие идиотские вопросы!
– На черном фоне, – говорю, – белый череп с костями. Называется Веселый Роджер.
Мне задают второй вопрос:
– Назовите союзные республики.
Это она меня спрашивает, актера, который с труппой объездил весь великий и могучий Союз.
– Пожалуйста, – говорю и начинаю перечислять: – Малаховка, Чертаново, Магнитогорск…
Как Швейк на медицинской комиссии, которая признала его идиотом. Видно, все-таки не зря меня когда-то звали Швейком.
– Спасибо, – говорят. – И последний вопрос: назовите членов Политбюро.
– А почему я их должен знать? – удивляюсь. – Это ваше начальство. А я ведь не член партии.
– Вы свободны, – сказали мне, и я пошел.
Только перешагнул порог киностудии, как на меня набросились:
– Что ты там нагородил?! Ты знаешь, что тебя запретили выпускать за рубеж? Уже позвонили – злые, как собаки!
– Ребята, – говорю, – в чем дело? Пусть меня убьют под Москвой.
Так они и сделали: убили меня в Подмосковье. Штирлиц-Тихонов выстрелил в меня, и я упал в родной, не в фашистский пруд. А потом так и пошло. Когда участников фильма награждали, меня вычеркнули из списка. И еще чем-то обласкали всех, а я так в черном списке и остался. А «народного» мне дали, видно, потому, что кто-то, где-то, что-то проморгал. Может, потом за эту промашку и по шее получил. Когда мы работали тогда, то нас заставляли к каким-то датам ставить спектакли, а под них разрешалось поставить одну классическую пьесу. Всем было известно, что будет ставить Эфрос. Он моментально, судорожно настраивался на определенную волну и искал одну-единственную пьесу, которую ему разрешат. А когда случилось: ставь, что хочешь, то оказалось много труднее. Да, свобода более тяжела. Она таит в себе определенные опасности. Личные, не какие-нибудь общественные; нет, хотя, возможно, и общественные. Она… Нет, она таит и общественные тоже, потому что многие понимают свободу как вольницу – и свою, и общественную.
Я по природе своей анархист. Никогда никому не поклонялся, не радовался никаким орденам и званиям. Это все нормально, как полагается, но чтоб я к этому стремился? Нет, это каждый скажет, что нет, не так. Для меня это никогда не было целью. Я считаю, личная свобода важнее всего. Поэтому, наверное, и не любил школу. Мне казалось, она подавляет и в чем-то унижает. Сейчас наоборот: учителя не знают, что делать, а ученики знают.
Я старался охраняться лично. Как я думаю, так и живу. Я определенным образом воспитан. Я никогда не преступал закон не потому, что такой законопослушный – просто это было противно моей морали. И когда я слышу рассуждения в передачах о страшных убийствах, когда об этом так запросто рассказывают… Это не может уложиться ни в моей голове, ни в моем сердце. Ну никак! Я не понимаю, я начинаю ругаться и думать, что человечество куда-то заходит слишком далеко. И не говорите, что это отдельный человек так поступает. Из кого же состоит человечество? И откуда такая агрессия, разрушительство? Зачем крушить телефонные будки, стеклянные остановки? Ты же в этом городе живешь! Зачем превращаешь его в свалку и помойку, на которой торжествует агрессия, а человеку страшно выйти на улицу? Что-то в людях живет и другое, помимо добра …
Что тут надо делать? Ну причем здесь театр? Он на другое нацелен. Это вещь эмоциональная. Сюда люди приходят доплакать то, что они не доплакали в своей жизни. Почему люди плачут в театре с удовольствием или смеются не менее охотно? Да они в жизни не успевают это сделать! За тяжелой, замотанной этой жизнью не успевают выплеснуть свои эмоции: ни те ни другие. Хотя слезы, может быть, успевают. Но они не успевают посочувствовать, сопережить чьей-то судьбе. Просто времени нет. А в театре они как-то получают ту самую возможность сопережить и получить от этого удовольствие. Меня никогда не касается ничья личная жизнь. Не люблю на эту тему говорить, давать интервью. Мне говорят: «Как, ты не знаешь, эта с этим, а он вон той муж?» Нет, не знаю. Меня это не волнует. Но когда со сцены идет пропаганда того, чего я не приемлю, то не принимаю это воинственно. Может, это и неправильно: вещи, которые для многих кажутся нормой, для меня аморальны. Я не понимаю: возможно, это некая российская консервативность, несмотря на ее кровавую историю. Консервативность, связанная со страданиями. С традициями семейных отношений, например. Сексуальная жизнь здесь всегда была скрыта. Это считалось тайной. И до сих пор я полагаю, что на самом деле так: это тайна. И это не должно быть прилюдно. Мы не должны выворачиваться наизнанку.
Я не могу смотреть, даже из познавательных соображений, порнофильмы. Я сразу думаю: «О Господи, мы высокие чувства превращаем в мясную лавку». Меня воспитали таким образом, что любовь считалась таинством. И рождение ребенка – таинством. Но если это вываливается наружу… Хотя, конечно, для кого-то я кажусь посмешищем.
Думаю, однополая любовь не должна пропагандироваться. Я никого не собираюсь осуждать и высмеивать, но почему меня заставляют смотреть то, что я считаю противным? Ведь если мы обратимся к самой глубинной нашей человеческой истории, то имеем распятие Христа, под ним – череп. Чей череп? Адама. На который капают капли крови. Чьей крови? Иисуса. Значит, Иисус искупил своей кровью его грех. А если искупил, стало быть что? Благословил человечество. На что? На де-то-рож-де-ние! Адам с Евой по-плотски соединились. Значит, благословенным является рождение детишек. А однополая любовь – это отсутствие ребятишек и вырождение рода человеческого. Это есть человеческий инфантилизм – ведь живут они ради себя. И ни о детях, ни о внуках даже не думают. В постели удовлетворены, бюджет сколачивают каждый свой. А давайте все займемся однополой любовью! Так ведь никого ж не будет. Земной шар превратится в пустыню: ау-у-у!.. Нет, меня это не волнует. У меня есть внуки. Но когда идет пропаганда «этого», меня это волнует. А уж когда говорят, что это такое высокое-высокое и даже приближенное к Богу, то все – ложь, ложь, ложь… Собственный инфантилизм, прикрывающийся некой идеей. Нет, ложь, неправда!
Я поставил спектакль «Страсти по Торчалову». Что это – пропаганда? Вовсе нет. Это про совесть, про покаяние. Место действия спектакля не этот, а «тот» свет, где встречаются демократы, красноармеец, шоферюга и даже свидетельница московского пожара 1812 года. А политики в нем нет. Ее я не пущу на сцену.
Я однажды побывал в Думе и сказал, что никогда больше не переступлю ее порог.
Я видел, как ходят депутаты, слышал, как они разговаривают между собой.
И было в этом что-то искусственное.
И язык смахивает, скорее всего, на какой-то жаргон – язык власти.
Между прочим, в советские времена я тоже был депутатом, но всего-навсего районного совета. Это совсем другое. Меня тогда уговорили помогать населению. И я ему помог. На углу Тверской и Большой Бронной переселяли из дома жителей. И вот в нем осталась одна женщина с тремя детьми. Ей предложили однокомнатную квартиру, а она соглашалась только на трехкомнатную. И она пришла ко мне за помощью. Я изучил все положения и убедился, что трехкомнатная ей не полагается.
– Единственное, что вы можете сделать, – сказал я ей, – это не выходить из дома. А если вас будет милиция вынимать, откройте окна и кричите: «Помогите!» Сойдутся люди и тогда посмотрим, как вас выселят.
Она так и сделала. Открыла окно и стала кричать:
– Люди! Люди! Дуров мне сказал, чтобы я просила у вас помощи!
– Какой Дуров? – спрашивает толпа снизу.
– Вы артиста Дурова знаете?
– Знаем!
– Вот он и сказал!
А меня вызывают в райсовет и говорят:
– Что вы делаете? Вы спятили? Разве так можно?
А я спрашиваю:
– Скажите, что ей дали?
– Трехкомнатную квартиру ей дали!
– Значит, я помог?!
– Помог, – говорят, – но вон отсюда!
Отобрали у меня мандат, и я перестал быть депутатом.
Вообще я не понимаю людей, которые рвутся к власти. Наверное, для этого нужно иметь в душе какой-то синдром. Когда я работал над ролью Микояна в фильме «Серые волки», мы снимали сцены на его даче в Пицунде. Не представляю, как на этой даче можно жить! Это огромное казенное заведение гостиничного типа с эдаким джентльменским набором: чешские хрустальные люстры, какая-то инкрустированная индийская мебель… Так вот, пошел я там в уборную. Вдруг слышу сзади:
– Объект номер один пошел в туалет.
Я думаю: «Подожди, в туалет иду я». Тут вижу внизу человека и спрашиваю:
– Простите, это вы про меня?
– Ну да, – говорит. – Вы же сейчас играете Микояна, поэтому вы для меня объект номер один.
Так вот они и жили. И рваться к этому?
А что касается искусства и политики, то они, по моему убеждению, не должны соприкасаться. Более того, искусство вообще должно быть в постоянной оппозиции. В советские времена такая оппозиция была чревата очень даже предсказуемыми последствиями. Сейчас мы живем тоже в тревожное время. Но ведь не под угрозой физической расправы!
Тогда культурой командовали в полном смысле слова идиоты. Я с полной ответственностью это говорю, потому что могу документально доказать, показав замечания, которые делались по спектаклям. Только от этого можно было сойти с ума.
Вот, например, мы семь раз сдавали «Ромео и Джульетту». В свое время это был очень красивый спектакль. Яковлева играла Джульетту, Грачев – Ромео, Ширвиндт – Герцога, Смирнитский – Меркуцио, я – Тибальда. Нас обвиняли в жестокости. Хотя как нас можно было в этом обвинять, если мы следовали тексту Шекспира! Нельзя не отравить Ромео и Джульетту, нельзя не убить Меркуцио и Тибальда. Нас упрекали в том, что мы искажаем Шекспира, хотя достаточно было открыть книгу, чтобы убедиться в обратном. Не открывали! И я сейчас подозреваю, что представители культурных органов просто не умели читать.
Не забуду такой случай. Стоит Эфрос, к нему подходит чиновник «от культуры» и говорит:
– Анатолий Васильевич, надо у Броневого-Капулетти обязательно выбросить фразу: «И будете свидетелем веселья, подобного разливу вод в апреле».
Эфрос ничего не понимает, спрашивает в недоумении:
– Зачем?
– Ну перестаньте, Анатолий Васильевич! – чиновник искренне не понимает режиссера. – Апрель, разлив, грядут ленинские дни…
Я на всякий случай встал за спиной Эфроса, думаю: если он сейчас грохнется – поддержу. Слава Богу, не грохнулся.
В итоге Броневой в спектакле сказал: «И будете свидетелем веселья, подобному разливу вод весенних». То есть, доходило до абсурда. Как можно было жить, работать, если ты имел дело с таким руководством?

По ссылке -- http://rus-vopros.livejournal.com/5771160.html , дан проект «Правил российского трибунала для суда и наказания преступников от коммунистической власти в исторической России ( далее в проекте - РОССИИ) и на её территории» и выражает мнения народов бывшего СССР и Российской Федерации («РФ»), кроме того и выражает мнения народов бывших совецких республиках и их представителей по всему миру. Эти мнения высказывались в различных формах буквально с начала порабощения народов исторической России международным коммунизмом в 1917 и по настоящее время до начала работы настоящего Российского Трибунала.
Проект публикуется с целью получить максимальное количество мнений и пожеланий от лиц, считающих себя полномочными представителями семьи народов исторической России.
Ещё раз, это очень важно : http://rus-vopros.livejournal.com/5771160.html

да, - еще вот чего, материал делался для обкатки и предотвращения истерии по случаю 100-летия известных событий, положивших начало антихристианскому террору с социальным геноцидом по группам населения исторической РОССИИ ...

Я мзду не беру, мне за Державу обидно (Верещагин), -- из настоящего национального фильма по мотивам

ЖИЗНИ РУСКОГО ОФИЦЕРА МИХАИЛА ПОСПЕЛОВА :


Оригинал взят у karhu53 в "Я мзду не беру, мне за Державу обидно"

Всеми нами любимый киногерой Павел Артемьич Верещагин имел, оказывается, реального прототипа.
В жизни ничем ему не уступающему. Разве что тому  повезло не погибнуть в бою с бандитами, а дожить  до старости.

Кто не помнит фильм «Белое солнце пустыни»? Так вот, у кинодраматурга Валентина Ежова было всего полтора месяца для создания сценария отечественного вестерна в развитие приключенческой темы по типу «Неуловимых мстителей».
И тем не менее автор знаменитой киноповести «Баллада о солдате», прошедший с 1940 по 1945 год две войны, к сбору материала всегда подходил ответственно. Вот и тогда он поехал в Среднюю Азию, где встречался с ветеранами борьбы против басмачества. Как-то на творческом вечере в столичном Доме журналистов Валентин Иванович вспоминал, что среди прочих историй его заинтересовала и биография офицера российской пограничной стражи Михаила Поспелова.
Достаточно сравнить портретное описание Павла Верещагина в сценарии Валентина Ежова и Рустама Ибрагимбекова «Пустыня», лёгшего в основу знаменитого фильма «Белое солнце пустыни», и фотографии штабс-ротмистра Поспелова, чтобы заметить явную прообразную связь между реальным офицером и самобытным киногероем. Кстати, чтобы облегчить поиск актёра для роли, копии портретных снимков из семейного архива ветерана сценарист показал режиссёру Владимиру Мотылю. И всё равно было очень сложно найти исполнителя на роль таможенника Верещагина, неторопливого и обстоятельного, знающего цену жизни и смерти, этакого былинного героя, до глубины души преданного своему служивому делу, в котором, казалось бы, уже и надобности нет. Случайно попавшая в руки режиссёра кинопроба Павла Луспекаева по схожеству со снимками штабс-ротмистра Поспелова сказалась на точном режиссёрском выборе актёра …
М. Поспелов родился в 1884 году в городе Орле. В 1902 году окончил Тифлисское пехотное училище. С 1913 года поручик Михаил Поспелов зачислен в 30-ую Закаспийскую бригаду, охранявшую границу с Персией на протяжении 1743 верст.
Поспелов назначен начальником поста Гермаб, находившегося в долине у подножья хребта Миссинев, по вершинам которого проходит граница с Персией.
В то время граница была не спокойна. За кордон шныряли контрабандисты, вооруженные бандитские группы. Начальнику поста удалось организовать широко разветвлённую сеть разведки. Отличное знание местности позволяло предугадать возможные маршруты нарушителей границы. Во многом охране границы помогали местные жители, у которых с пограничниками всегда были самые братские отношения.
В 1917 году охранять границу стало сложнее. Прорывы происходили то здесь, то там. Нарушители теперь в массе своей были
не контрабандистами, а хорошо вооруженными бандами. В марте Гермабская застава получила оружейное подкрепление,
не виданное для пограничной стражи – бомбомет, знаменитый пулемет «льюис», ручные гранаты и прочее оружие.
Из-за развала страны, деморализовался личный состав заставы. Часть солдат, а по сути крестьян рвались в родные земли, охваченные разжигающим огнем предвестия Гражданской войны. Но Поспелов остался, как и многие другие пограничники.
Ему предлагали уйти в Иран, через границу, на что он отвечал, что «Я пограничник, и мое дело – охранять границу Отечества.
И отсюда я ни куда, ни уйду».
Все тяготы переносила и семья Михаила Поспелова – жена и две дочери. Свой дом он превратил в крепость, где всегда были наготове винтовки и гранаты. Стрелять из оружия он научил и жену.
К этому времени граница практически не охранялась. Большая часть личного состава разбрелась по домам. Поспелов с небольшой группой продолжал нести службу, объезжал посты, осматривал оружие, конскую амуницию.
Михаил Поспелов был единственным оставшимся на границе среди командиров 30-й Закаспийской бригады.
В 1919 году, когда ход Гражданской войны был переломлен в сторону большевиков, Поспелов возрождает пограничную охрану
на центральном участке с госграницей Ирана, набирая бойцов из местного туркменского населения.
Из добровольцев сформированы отряды охраны постов, в первую очередь главного из них – Гермабского. К концу 1919 году охрана 100-верстового участка Гермабского отряда была полностью восстановлена.
В декабре 1919 года Поспелов назначается командиром пограничного батальона с дислокацией в селе Гермаб.
В 1923 году при непосредственном участии опытного командира в Ашхабаде создается школа для подготовки младшего комсостава. После 3-х месячных курсов выпускники становились начальниками и помощниками начальников застав на среднеазиатской границе. Эту школу можно рассматривать одной из первых военных школ появившейся в Туркменистане, где учебу и службу проходили также местные жители.
Заслужив уважение у новой власти, Поспелов был назначен командиром полка с дислокацией в Ашхабаде. Перед полком ставилась задача охраны всей персидско-советской границы на всем ее протяжении, недопущению проникновения вооруженных отрядов на территорию республики. Командир полка, учитывая местные условия, создает подвижные кавалерийские подразделения, успешно и оперативно пресекающие прорывы бандгрупп.
В конце 1925 года достигнув предельного возраста, Михаил Поспелов уходит в заслуженный бессрочный отпуск.
Поспелов многие годы прожил на туркменской земле, владел туркменским языком, прекрасно знал местность, обычаи и быт местного населения.
Уйдя на пенсию, он вносит свой вклад в научное изучение недр Туркменистана, участвуя в геологической экспедиции Академии Наук СССР по поиску месторождений серы в Каракумах. В ходе экспедиций как нельзя, кстати, пришлись умение старого офицера ориентироваться на местности и познания в топографической съемке.
Герой фильма «Белое солнце пустыни» таможенник Верещагин действительно прямая аналогия пограничнику Поспелову. Верещагин, как и Поспелов, продолжал нести службу, когда везде царил хаос и разруха и каждый жил ради личного выживания. Но именно благодаря этим людям в этом хаосе оставались очаги организации, верности своему долгу.
До конца жизни Михаил Поспелов сохранял пограничную выправку. Его зеленная фуражка и гимнастерка - символы нелегкой пограничной службы – всегда оставались его неизменными спутниками.”

Оригинал взят у lekar1971 в "Я мзду не беру, мне за Державу обидно"