rus_vopros

Из газеты «Возрождение». В № 17 /63/ за июнь 2001 года на четвертой полосе прочел материал «Альфред Розенберг о России». Этот текст подготовил Великий «Зубр» и поведал о том, как напряженно обретали Веру основатели Третьего Райха, с которыми он общался, находясь во время войны в Берлине.

«Мы - только иоанны крестители в миниатюре, - признавался Гитлер. - Я жду пришествия Христа».

Альфред Розенберг, который родился в российском Ревеле /ныне Таллин/ и закончил в 1918 году Высшее техническое училище в Москве (ныне Бауманка), он беседовал много раз

Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский. И Тимофеев-Ресовский пересказал свои воспоминания о контактах с эзотерическим центром в Калуге, в орбите которого вращались также Циолковский и Чижевский.

Алексей Федорович Лосев, будучи почти слепым, перед этим посылал меня, своего помощника, в спецхран Ленинки конспектировать для него «расовую концепцию истории» Розенберга. Тимофеевым-Ресовский обсуждал её на примере вятичей.

Ниже предлагаются отрывки из главного труда Альфреда Розенберга «Миф XX века», изданного на русском языке в родном городе автора Таллинне в 1998 г. (перевел Лобанов С.Н., с. 85, 152-157):

…На Востоке немецкая культура была окружена бурными потоками. Когда-то Россию основали викинги и придали жизни государственные формы, позволяющие развиваться культуре. Роль вымирающей крови викингов взяли на себя немецкие ганзейские города, выходцы с с Запада.

Однако под несущим цивилизацию верхним слоем в России постоянно дремало стремление к безграничному расширению, неугомонная воля к уничтожению всех форм жизни, которые воспринимались как преграды. Смешанная с монгольской кровь вскипала при всех потрясениях русской жизни, даже будучи сильно разбавленной, и увлекала людей на поступки, которые отдельному человеку кажутся непонятными. Такие внезапные и резкие изменения нравственных и общественных моментов, которые постоянно повторяются в русской жизни и в русской литературе (от Чаадаева до Достоевского и Горького), являются признаками того, что враждебные потоки крови сражаются между собой и что эта борьба закончится не раньше, чем сила одной крови победит другую.

Большевизм означает возмущение потомков монголов против нордических форм культуры, является стремлением к степи, является ненавистью кочевников против корней личности, означает попытку вообще отбросить Европу. Одаренная многими поэтическими талантами восточно-балтийская раса оказывается - при проникновении потомков монголов - податливой глиной в руках нордических вождей или же еврейских или монгольских тиранов. Она поет и танцует, а также убивает и неистовствует; она преданная, но при стирании расшатанных форм безудержно склонна к предательству, пока ее не загонят в новые формы, даже если они имеют деспотический характер.

Христианско-церковное смирение и масонская гуманность были двумя формами, под которыми проповедовалась идея любви в качестве высшей ценности человеческих групп, управляемых из некоторого авторитетного центра. К концу XIX века идея любви вступила в третью фазу, которую нам подарил большевизм - в русском учении о страдании и сострадании, символом которого являются «люди Достоевского».

Достоевский в своем «Дневнике» совершенно открыто высказывается о том, что существует «абсолютно исконная потребность» русского человека в страдании во всем, даже в радости. На основании этих идей действуют и живут его персонажи; в страдании поэтому заключается и сущность русской нравственности. Народ знает, что преступник действует греховно, но воспринимает преступников как несчастных. «Эта идея - чисто русская».

Достоевский – это увеличительное стекло русской души: через его личность можно понять всю Россию в её трудном для объяснения многообразии. Он заметил, что идея страдания тесно связана с тенденцией к потере индивидуальности и к раболепию. Русский самоубийца, например, не имеет ни тени подозрения, что убиваемое «я» бессмертно. И при этом он совсем не атеист.

Достоевский отмечает, что в России нет ни одного человека, который бы не лгал. Могут лгать честнейшие люди. Во-первых, потому, что правда кажется русскому слишком скучной; а во-вторых, «потому что мы все стыдимся самих себя, и каждый старается представить себя чем-то другим, чем он есть на самом деле».

Оборотная сторона русской покорности - безграничное самомнение. «Он (русский), может быть, совсем ничего не понимает в вопросах, которые он взялся решать, но он этого не стыдится, и совесть его спокойна. Это отсутствие совести свидетельствует о таком равнодушии по отношению к самокритике, о таком неуважении к себе самому, что впадаешь в отчаяние и теряешь надежду на нечто самостоятельное и спасительное для нации».

Несколько русских едут на поезде вместе с великим химиком Либихом, которого не знают. Один из них, ничего не понимая в химии, начинает разговаривать с Либихом на эту тему. Он говорит красиво и долго до своей станции, затем берет свои вещи и, гордый и величественный, покидает купе. Остальные русские тоже ни на момент не сомневаются в том, что в споре победил невежа.

Самоунижение, сопряженное с непомерным самомнением, Достоевский соотносит с 200-летним отвыканием от самостоятельности и с 200-летним оплевыванием русского лика, которое привело русскую душу к катастрофической покорности. Мы выскажем сегодня другое суждение: это нечто нездоровое, больное, чуждое, что перечеркивает постоянно все стремление к возвышенному. Психологизм является следствием не сильной души, а полной противоположностью этому, знаком уродства души.

Как раненый постоянно ощупывает свою рану, так и душевноущербный исследует свое внутреннее состояние.

В русской идее страдания и покорности заключается самое сильное напряжение между ценностями любви и чести. Во всей Западной Европе честь и идея свободы всегда пробивались, несмотря на костры инквизиции. У «русского человека», который к наступлению XX века стал почти евангелистом, честь как формирующая сила вообще не выступала. Митя Карамазов, который своего отца бил ногами, чтобы потом смириться, вряд ли был знаком с этим понятием. То же можно сказать о размышляющем Иване и старце Зосиме (один из прекраснейших образов русской литературы), не говоря уже о старшем Карамазове.

Рогожин отличается необузданной страстностью, европейского центра у него нет. Смердяков является сосредоточием всего рабского, без всякого стремления к духовным вершинам. К ним примыкают все те жестикулирующие студенты и больные революционеры, которые ночи напролет ведут долгие разговоры и споры, не зная в конечном итоге, о чем они вообще спорили. Это признаки испорченной крови, отравленной души.

Когда Тургенев искал для героя романа образец силы и прямоты, он, не найдя такового среди русских, выбрал болгарина - Инсарова. Русская литература подтверждает горькое признание Чаадаева о том, что Россия не относится ни к Западу, ни к Востоку, что она не имеет твердых органичных традиций. Русский - единственный в мире, кто не внес ни одной идеи в копилку человечества, и всё, что он получил от прогресса, было им искажено. Русский хоть и движется, но по кривой линии, которая не ведет к цели, и он подобен маленькому ребенку, который не умеет думать правильно.

Из мучительного стремления подарить миру нечто самостоятельное возникло «всеобъемлющее человеколюбие» Достоевского, которое, видимо, означает то же самое, что и русская культура. Россия для него - это страна, которая сохранила в своей груди истинный образ Христа, чтобы однажды, когда народы Запада собьются с пути, вывести их на новую спасительную дорогу. Страдающее, терпеливое человеколюбие является залогом грядущего «слова» России.

Эта отчаянная попытка Достоевского сродни поведению русского в случае с Либихом, когда сломанная покалеченная душа берет на себя смелость наставлять мир на путь истинный.

Достоевский имел успех у всех европейцев, которые находились в состоянии усталой расслабленности, у всех полукровок духовности большого города - и без учета его антисемитского мировоззрения - у еврейского мира писателей, которые в пустом пацифизме Толстого увидели еще одно благоприятное средство для разложения Запада. «Человечным» начали считать всё больное, сломленное, загнивающее. Униженные и преследуемые стали «героями», эпилептики - объектами истового человеколюбия и такими же неприкасаемыми, как юродивые обленившиеся нищие Средневековья или Симон Столпник. При этом человечность в германском понимании превратилась в свою противоположность.

Человечным для жителя Запада является герой Ахиллес или ищущий Фауст; человечной является сила неутомимого Леонардо; человечной является борьба Рихарда Вагнера и Фридриха Ницше. От русского понимания больных и преступников в роли несчастных, дряхлого и гнилого как символов «человеколюбия», - необходимо отделаться навсегда.

Даже индиец, к которому напрасно апеллируют многие русские, принимает свою судьбу как вину своей прошлой жизни. Как бы ни толковали учение о переселении душ, оно аристократично и было порождено храбрым сердцем. Причитания же по поводу «власти тьмы» - это беспомощный лепет отравленной крови. Эта испорченная кровь создала себе в качестве высшей ценности стремление к страданию, покорность, «любовь ко всем людям» и стала враждебной природе. Подобной «любовью» когда-то побеждал Рим, пока Европа отчасти не стряхнула с себя аскетичный египетско-африканский мазохизм.

Не лишенная естества «любовь», не непостижимая «община добрых и верующих», не «человеколюбие» с испорченной кровью издавна творчески воздействовали на культуру и искусство. В Элладе - плодовитый Эрос и расовая красота, в Германии - честь и расовая динамика.

Очевидно святое великое желание Достоевского вести борьбу с погибельными силами. Восхваляя русского человека как путеводную звезду будущей Европы, он тем не менее видит, что Россия предалась бесам. Он уже знает, кто возьмет верх в игре сил: «безработные адвокаты и наглые евреи». Керенский и Троцкий предсказаны. В 1917 году с «русским человеком» было покончено.

Он распался на две части. Нордическая русская кровь проиграла войну, восточно-монгольская мощно поднялась, собрала китайцев и народы пустынь; евреи, армяне прорвались к руководству, и калмыко-татарин Ленин стал правителем. Демонизм этой крови инстинктивно направлен против всего, что выглядит отважным и по-мужски нордическим как живой укор по отношению к человеку, которого Лотроп Штоддард правильно назвал «недочеловеком». Прежняя любовь, самоуверенная от беспомощности, обернулась эпилептическим припадком, проведенным в политическом плане с энергией умалишенного. Смердяков управляет Россией.

Русский эксперимент закончился банально: большевизм мог взять власть лишь в расово и духовно больном народном теле, которое не могло решиться на честь, а только на бескровную «любовь».

Тот, кто хочет обновления Германии, отвергнет и русское искушение вместе с его еврейским использованием. Отпор этому соблазну уже набирает силу. Результаты покажет будущее.

Эти движения расового хаоса можно полностью понять только в сочетании с большевистским движением. Не случайно там к власти попеременно приходили татаро-калмыки, как Ленин, евреи, как Троцкий и кавказцы, как Сталин., а собственно сами великороссы -нет ..."