ейск - немецкая администрация
Aug. 31st, 2014 07:29 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
rus_voprosОригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
gallago_75 в Ейск - немецкая администрация
gallago_75 в Ейск - немецкая администрацияСамый известный человек, живший в тот период в Ейске - это Иван Поддубный.
После того, как началась Великая Отечественная война, семидесятилетний Поддубный не захотел эвакуироваться из Ейска: «Куда бежать? Помирать скоро». У него и вправду стало побаливать сердце. Не доверяя лекарствам, он лечился настойками из степных кубанских трав. В августе 1942 года в Ейск вошли немцы, и в первые же дни оккупации его задержали сотрудники гестапо, увидевшие спокойно расхаживающего по улице старика в соломенной, в серой рубахе навыпуск и с орденом Трудового Красного Знамени, который Поддубный никогда не снимал. Из гестапо его вскоре выпустили, так как там его имя было хорошо известно. Более того, скоро он стал работать маркером в бильярдной, так как надо было кормить близких. Но поскольку рядом располагался бар, то нетрезвых игроков Поддубный вышвыривал за дверь бильярдной, выполняя таким образом роль и вышибалы. По воспоминаниям жителей Ейска: «Фрицы-дебоширы очень гордились тем, что сам Иван Великий выставляет их на улицу. Однажды к Поддубному приехал представитель немецкого командования, предлагал уехать в Германию, чтобы тренировать немецких спортсменов. Тот отказался и сказал: «Я - русский борец. Им и останусь». И это заявление сошло Поддубному с рук. Немцы преклонялись перед его силой и всемирной славой.
Когда в феврале 1943 года в Ейск вошли части Красной Армии, на Поддубного посыпались доносы. За Ивана Максимовича взялось НКВД, где провели обстоятельную проверку, но никаких фактов сотрудничества с фашистами не обнаружили. Что касается работы в бильярдной, то ее квалифицировали «как чисто коммерческое заведение». После освобождения Ейска Иван Максимович ездил по близлежащим воинским частям и госпиталям, выступал с воспоминаниями. Но время было нелегкое. Паек не мог даже в малой степени удовлетворить потребности могучего организма борца. Он написал в Ейский горсовет: «По книжке я получаю 500 граммов хлеба, которых мне не хватает. Я прошу добавить мне еще 200 граммов, чтобы я мог существовать. 15 октября 1943 года». Он просил помощи у Ворошилова, но ответа из Москвы так и не дождался. Он нередко приходил к директору ейского хлебозавода, и тот никогда не отказывал старику в куске хлеба. Если Поддубному присылали из Краснодара дополнительный сахарный паек на месяц, он съедал его за один день. Чтобы поддержать себя, носил в скупку одну за другой медали. Иногда от недоедания он сваливался в постель и лежал несколько дней, чтобы накопить сил. Было заметно, что постоянное ощущение голода, невозможность насытить свой организм, далеко не такой, как у всех, накладывали на него свою печать. После войны видели уже другого Поддубного: с опущенными плечами, с выражением грусти и обиды, застывшим на лице.
Один фельдшер рассказывал, что когда ставил Поддубному банки, то увидел, что спина у него была в страшных рубцах от ожогов. На вопрос об их происхождении молчаливый уравновешенный борец ответил: «Это меня Енгельс учил ленизму». Как выяснилось, Ивана Максимовича посадили в 1937 году в тюрьму Ростовского управления НКВД, где пытали электропаяльником, требуя назвать номера счетов и адреса иностранных банков, в которых он мог хранить свои сбережения. Через год его все же выпустили, после чего он говорил, что его арестовали за «язык» и за «паспорт». За «язык» его наказывали за рассказы о жизни людей в других странах. А с паспортом получилась следующая история. Поддубного записали «русским» и букву «и» в фамилии заменили на «о». Милиция обменять паспорт отказалась. Тогда он сам исправил в фамилии букву, зачеркнул слово «русский» и написал «украинец», за что его и посадили.
Но вернемся в Ейск времен немецкой администрации.
Из дневника В.Долженко.
Описывается участь моряков, участников боя в Широчанке. По словам очевидцев, многие погибли в море, некоторые сдались в плен, не успев отступить со своими. Убитых заставили хоронить широчанцев. Интересно указание, что у дороги в город после этого появилась братская могила, в которой закопали четырнадцать немцев – все потери противника в том бою.
Любопытно, что повальные грабежи произошли в Ейске и перед приходом немцев и вовремя оставления его немецкими войсками. Автор дневника указывает не только день, но и точное время, когда они начались: “22/I ...С утра еще не тянут, но народ чувствует предстоящую поживу и очень возбужден. Ходят с мешками, ведрами, корзинками и присматриваются, где бы лучше утянуть и что лучше, когда настанет, наконец, соответствующий момент. Часов в 10... женщины тянули столы, кровати...” Виктор Долженко рисует отвратительную картину разграбления винного склада. Причем, это происходило прямо во время погрузки немцами ящиков с вином в грузовики: “... народ хватал бутылки, били и здесь же пили”. Вначале немцы пытались бороться с грабежом, стреляли вверх, но затем и сами присоединились к пьющим. Эта совместная пьянка горожан со своими оккупантами закончилась тем, что “вечером вся молодежь и мужчины ходили навеселе”. Вечером же, по свидетельству Виктора Долженко, в городе начался самый настоящий погром. Очевидно, винные пары и сгустившаяся темнота поспособствовали развитию смелости у обычно робкого обывателя. Немцы, при всей их любви к порядку, грабежам не мешали – для них в эти дни главным было унести ноги. Произошло, правда, столкновение во время разгрома продовольственных складов. Их, уже горевшие и растасканные, оцепила полиция, и народ отогнали. При этом была ранена девочка.
Вряд ли можно говорить о безумной радости ейчан по поводу оккупации, но при чтении дневника создалось впечатление о лояльности населения. Об этом говорит и такая интересная запись в дневнике Виктора Долженко: “4/IX ... По радио выступал комендант города с благодарностью населению за хороший прием немецких войск, обещал, что немецкое командование постарается в будущем отблагодарить ейчан”.
Поведение некоторых ейчан дало повод автору дневника для иронии: “23/VIII. Был утром на базаре. Народу масса, но покупать, собственно говоря, нечего. Все поприоделись, особенно мужчины. Подоставали откуда-то допотопные фуражки, какие раньше носили зажиточные крестьяне, белые рубахи, пиджаки. Некоторые вырядились даже в фетровые шляпы. Оно и впрямь как-то неудобно называться “господами” и иметь не соответственный вид: уж куда ни шло, слово “товарищ” или “гражданин” не так звучит шикарно, и в этом звании церемониться с одеждой нечего”.
В дневнике Виктора Долженко не найти описаний зверств зондеркоманды СС или гестапо. Нет там и рассказов о жестокостях отдельных оккупантов.
Интересно описано первое общение Долженко с немцами: “Зашли во двор 2 немецких солдата. Увидели курей, спрашивают яйца. Им отвечают, что яиц нет. Не верят: как, мол, курей пять, а яичек нет, не может этого быть. Зовут их в комнату, показывают в столе 3 яичка. Они, не говоря ни слова, берут яички из ящика, кладут на стол 3 рубля, вежливо благодарят, так же вежливо прощаются и уходят”. О легендарном пристрастии немцев к “яйкам” автор пишет много. Яйца немцы старались выменивать на что угодно – давали за них мыло, сахарин, спички, зажигалки, табак. Обмен зачастую происходил вполне мирно и открыто: выходит немецкий солдат на торговую площадь, его окружают женщины и начинается обмен. Любопытны сцены мены, которая происходила в последние дни оккупации. На торговой площади, просто на улицах немцы обменивали у ейчан советские рубли на марки. Понятно, что с уходом немцев их валюта горожанам была уже не нужна, а солдаты пользовались случаем что-то получить вместо легко доставшихся, но бесполезных для них советских дензнаков. За одну марку немцы давали десять рублей.
В городе были открыты две православные церкви. Причем, по признанию Виктора Долженко, колокольный звон и пение церковной службы звучали очень необычно для уха человека, успевшего отвыкнуть от этого за годы советской власти. В дневнике есть интересная запись о том, что при одной из церквей был организован сбор средств для советских военнопленных, содержащихся в неких ростовских лагерях.
Дневник - http://yeisk-holiday.ru/doljenko
После того, как началась Великая Отечественная война, семидесятилетний Поддубный не захотел эвакуироваться из Ейска: «Куда бежать? Помирать скоро». У него и вправду стало побаливать сердце. Не доверяя лекарствам, он лечился настойками из степных кубанских трав. В августе 1942 года в Ейск вошли немцы, и в первые же дни оккупации его задержали сотрудники гестапо, увидевшие спокойно расхаживающего по улице старика в соломенной, в серой рубахе навыпуск и с орденом Трудового Красного Знамени, который Поддубный никогда не снимал. Из гестапо его вскоре выпустили, так как там его имя было хорошо известно. Более того, скоро он стал работать маркером в бильярдной, так как надо было кормить близких. Но поскольку рядом располагался бар, то нетрезвых игроков Поддубный вышвыривал за дверь бильярдной, выполняя таким образом роль и вышибалы. По воспоминаниям жителей Ейска: «Фрицы-дебоширы очень гордились тем, что сам Иван Великий выставляет их на улицу. Однажды к Поддубному приехал представитель немецкого командования, предлагал уехать в Германию, чтобы тренировать немецких спортсменов. Тот отказался и сказал: «Я - русский борец. Им и останусь». И это заявление сошло Поддубному с рук. Немцы преклонялись перед его силой и всемирной славой.
Когда в феврале 1943 года в Ейск вошли части Красной Армии, на Поддубного посыпались доносы. За Ивана Максимовича взялось НКВД, где провели обстоятельную проверку, но никаких фактов сотрудничества с фашистами не обнаружили. Что касается работы в бильярдной, то ее квалифицировали «как чисто коммерческое заведение». После освобождения Ейска Иван Максимович ездил по близлежащим воинским частям и госпиталям, выступал с воспоминаниями. Но время было нелегкое. Паек не мог даже в малой степени удовлетворить потребности могучего организма борца. Он написал в Ейский горсовет: «По книжке я получаю 500 граммов хлеба, которых мне не хватает. Я прошу добавить мне еще 200 граммов, чтобы я мог существовать. 15 октября 1943 года». Он просил помощи у Ворошилова, но ответа из Москвы так и не дождался. Он нередко приходил к директору ейского хлебозавода, и тот никогда не отказывал старику в куске хлеба. Если Поддубному присылали из Краснодара дополнительный сахарный паек на месяц, он съедал его за один день. Чтобы поддержать себя, носил в скупку одну за другой медали. Иногда от недоедания он сваливался в постель и лежал несколько дней, чтобы накопить сил. Было заметно, что постоянное ощущение голода, невозможность насытить свой организм, далеко не такой, как у всех, накладывали на него свою печать. После войны видели уже другого Поддубного: с опущенными плечами, с выражением грусти и обиды, застывшим на лице.
Один фельдшер рассказывал, что когда ставил Поддубному банки, то увидел, что спина у него была в страшных рубцах от ожогов. На вопрос об их происхождении молчаливый уравновешенный борец ответил: «Это меня Енгельс учил ленизму». Как выяснилось, Ивана Максимовича посадили в 1937 году в тюрьму Ростовского управления НКВД, где пытали электропаяльником, требуя назвать номера счетов и адреса иностранных банков, в которых он мог хранить свои сбережения. Через год его все же выпустили, после чего он говорил, что его арестовали за «язык» и за «паспорт». За «язык» его наказывали за рассказы о жизни людей в других странах. А с паспортом получилась следующая история. Поддубного записали «русским» и букву «и» в фамилии заменили на «о». Милиция обменять паспорт отказалась. Тогда он сам исправил в фамилии букву, зачеркнул слово «русский» и написал «украинец», за что его и посадили.
Но вернемся в Ейск времен немецкой администрации.
Из дневника В.Долженко.
Описывается участь моряков, участников боя в Широчанке. По словам очевидцев, многие погибли в море, некоторые сдались в плен, не успев отступить со своими. Убитых заставили хоронить широчанцев. Интересно указание, что у дороги в город после этого появилась братская могила, в которой закопали четырнадцать немцев – все потери противника в том бою.
Любопытно, что повальные грабежи произошли в Ейске и перед приходом немцев и вовремя оставления его немецкими войсками. Автор дневника указывает не только день, но и точное время, когда они начались: “22/I ...С утра еще не тянут, но народ чувствует предстоящую поживу и очень возбужден. Ходят с мешками, ведрами, корзинками и присматриваются, где бы лучше утянуть и что лучше, когда настанет, наконец, соответствующий момент. Часов в 10... женщины тянули столы, кровати...” Виктор Долженко рисует отвратительную картину разграбления винного склада. Причем, это происходило прямо во время погрузки немцами ящиков с вином в грузовики: “... народ хватал бутылки, били и здесь же пили”. Вначале немцы пытались бороться с грабежом, стреляли вверх, но затем и сами присоединились к пьющим. Эта совместная пьянка горожан со своими оккупантами закончилась тем, что “вечером вся молодежь и мужчины ходили навеселе”. Вечером же, по свидетельству Виктора Долженко, в городе начался самый настоящий погром. Очевидно, винные пары и сгустившаяся темнота поспособствовали развитию смелости у обычно робкого обывателя. Немцы, при всей их любви к порядку, грабежам не мешали – для них в эти дни главным было унести ноги. Произошло, правда, столкновение во время разгрома продовольственных складов. Их, уже горевшие и растасканные, оцепила полиция, и народ отогнали. При этом была ранена девочка.
Вряд ли можно говорить о безумной радости ейчан по поводу оккупации, но при чтении дневника создалось впечатление о лояльности населения. Об этом говорит и такая интересная запись в дневнике Виктора Долженко: “4/IX ... По радио выступал комендант города с благодарностью населению за хороший прием немецких войск, обещал, что немецкое командование постарается в будущем отблагодарить ейчан”.
Поведение некоторых ейчан дало повод автору дневника для иронии: “23/VIII. Был утром на базаре. Народу масса, но покупать, собственно говоря, нечего. Все поприоделись, особенно мужчины. Подоставали откуда-то допотопные фуражки, какие раньше носили зажиточные крестьяне, белые рубахи, пиджаки. Некоторые вырядились даже в фетровые шляпы. Оно и впрямь как-то неудобно называться “господами” и иметь не соответственный вид: уж куда ни шло, слово “товарищ” или “гражданин” не так звучит шикарно, и в этом звании церемониться с одеждой нечего”.
В дневнике Виктора Долженко не найти описаний зверств зондеркоманды СС или гестапо. Нет там и рассказов о жестокостях отдельных оккупантов.
Интересно описано первое общение Долженко с немцами: “Зашли во двор 2 немецких солдата. Увидели курей, спрашивают яйца. Им отвечают, что яиц нет. Не верят: как, мол, курей пять, а яичек нет, не может этого быть. Зовут их в комнату, показывают в столе 3 яичка. Они, не говоря ни слова, берут яички из ящика, кладут на стол 3 рубля, вежливо благодарят, так же вежливо прощаются и уходят”. О легендарном пристрастии немцев к “яйкам” автор пишет много. Яйца немцы старались выменивать на что угодно – давали за них мыло, сахарин, спички, зажигалки, табак. Обмен зачастую происходил вполне мирно и открыто: выходит немецкий солдат на торговую площадь, его окружают женщины и начинается обмен. Любопытны сцены мены, которая происходила в последние дни оккупации. На торговой площади, просто на улицах немцы обменивали у ейчан советские рубли на марки. Понятно, что с уходом немцев их валюта горожанам была уже не нужна, а солдаты пользовались случаем что-то получить вместо легко доставшихся, но бесполезных для них советских дензнаков. За одну марку немцы давали десять рублей.
В городе были открыты две православные церкви. Причем, по признанию Виктора Долженко, колокольный звон и пение церковной службы звучали очень необычно для уха человека, успевшего отвыкнуть от этого за годы советской власти. В дневнике есть интересная запись о том, что при одной из церквей был организован сбор средств для советских военнопленных, содержащихся в неких ростовских лагерях.
Дневник - http://yeisk-holiday.ru/doljenko
