Гарант свободы = монархия
Oct. 24th, 2016 06:32 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
rus_vopros20-й век войдёт, наверно, в историю как век, который человечество провело в поисках и получении «свободы».
Беру в кавычки, так как, несмотря на кажущуюся избитость этого термина, даже и по прошествии этого века, единого мнения о том, что такое «свобода» до сих пор нет.
В интернетовской википедии свобода определяется довольно туманно:
«Свобода – такое состояние субъекта, в котором он является определяющей причиной своих действий, то есть они не обусловлены непосредственно иными факторами, в том числе природными, социальными, межличностно-коммуникативными и индивидуально-родовыми».
В французской же революционной «декларации прав человека» от 1789 г., благословившей человечество на обретение «свободы» во всём мире, свобода человека трактуется как возможность «делать всё, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом».
В революционном же гимне 20-го века, в «Интернационале», богохульно утверждается, что «добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой».
Однако весь 20-й век наглядно показал, что свободы без авторитарного, сильного гаранта не может быть. А вся история человечества убедительно показала, что единственными гарантами «свободы» во все времена были монархи. Как только монархии были развалены в начале 20-го столетия, сразу же наступило неслыханное, всемирное рабство. При этом настолько жестокое, что счёт жертв пошёл на миллионы.
Здесь неплохо отметить, что в любом разговоре о монархии следует сразу же попытаться установить – о чём, собственно, идёт речь, а также дать определения некоторым используемым терминам, а также подчеркнуть, что разговор будет идти о русской православной монархии. Первое просто необходимо из-за того, что люди 20-го века уподобляются, в смысле языка, строителям вавилонской башни – многие термины совершенно потеряли свой смысл или же понимаются разными людьми по-разному, а последнее потому, что по-настоящему монархия была реализована только в России.
Под термином "руская православная монархия" здесь будет подразумеваться монархия, существовавшая до Петра I . После отрицания Петром I -м верховного значения Церкви в государственных делах, идея РУСКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ монархии была подорвана.
На её месте начал создаваться какой-то гибрид с полуруским содержанием и псевдозападной формой. Для законности руские императоры и императрицы продолжали короноваться на царство в церкви.
Делалось это с большой примесью формальности.
Народу понадобилось два века, чтобы «просветиться» до такой степени, чтобы столь равнодушно отнестись к убийству помазанника Божия.
По идее русской монархии, только Бог является источником
власти монарха!
Эта мысль была с предельной чёткостью сформулирована Иоанном Грозным в одном из его писем князю Курбскому, сбежавшему в Литву и оттуда, с безопасного расстояния, затеявшего свой диспут: «Ваше дело холопье повиноваться, а я», – пишет царь, – «за вас отвечу перед Богом»! Другими словами, руская монархия в идеальной форме является ДИКТАТУРОЙ СОВЕСТИ: у монарха власть ограничена «только лишь» его собственной совестью. Совершенно очевидно, что такая монархия может успешно существовать только тогда, когда и монарх, и подавляющее большинство его подданных искренно верят в то, что это именно так. Также совершенно очевидно, что при такой монархии модная идея «отделения Церкви от государства» просто-напросто не могла бы даже возникнуть. В самом деле, ведь суть христианства в том, что верующий христианин должен жить ПО-ХРИСТИАНСКИ, а не ограничивать своё участие в церковной жизни отстаиванием (хотя бы и частым) определённых церковных служб. Отделяя же Церковь от государства, мы как бы создаём какую-то сферу деятельности, где христианские законы теряют силу и где мы можем действовать по каким-то другим, «человеческим» законам. Хотя вся идея «отделения Церкви от государства» явно атеистическая, в наш «просвещённый» век даже некоторые представители церковной иерархии принимают её как непреложный закон бытия. Всё это, конечно, признаки внутреннего неверия в существование Бога и в прямое участие Божие в мирских делах.
Итак, руская православная монархия может существовать только тогда, когда и монарх и его подданные будут истинно верующими христианами. С этой точки зрения проясняется безбожный интеллигентский бунт, вылившийся в февральскую «революцию» 1917 г. – растерявши свою рускость по философским задворкам безбожной Европы, аристократия и интеллигенция, в погоне за «свободой», очертя голову бросились в омут своего неверия, где, лишившись своей гарантированной монархом свободы, в скором времени были уничтожены.
Сбылось пророчество М. Лермонтова:
«Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён
Низвергнутый не защитит закон;»
Здесь к месту отметить, что царям – гарантам свободы народа – приходилось нелегко. Император Павел, возродивший традиции руской православной монархии – опираться на народ – был убит. Также был убит император Александр 2-й, осуществивший намерение императора Павла, а потом – император Николай 2-й, закончивший этот процесс.
Т.е. жертв среди царей-освободителей оказалось 50% – из шести трое убитых!
На любой войне такой процент жертв считается катастрофическим и неприемлемым.
«Государственное управление», – по Грозному (по переписке с Курбским, автор), – «должно представлять собою стройную систему. Представитель аристократического начала, князь Курбский, упирает преимущественно на личные доблести “лучших людей сильных во Израиле” (не то же ли мы слышим в требованиях конституции 300 лет позже?). Иоанн относится к этому, как к проявлению политической незрелости, и старается объяснить князю, что личные доблести не помогут, если нет правильного “строения”, если в государстве власти и учреждения не будут расположены в надлежащем порядке. `Как дерево не может цвести, если корни засыхают, так и это: аще не прежде строения благая в царстве будут, то и храбрость не проявится на войне. Ты же”, – говорит Царь, – “не обращая внимания на строения, прославляешь только доблести”».
«На чём же, на какой общей идее, воздвигается это необходимое “строение”, “конституция” христианского царства?
Иоанн, в пояснение, вспоминает об ереси манихейской: “Они развратно учили, быдто бы Христос обладает лишь небом, а землёю самостоятельно управляют люди, а преисподними – диавол”. Я же, – говорит Царь, – верую, что всеми обладает Христос: небесным, земным и преисподним и “вся на небеси, на земли и преисподней состоит Его хотением, советом Отчим и благоволением Святого Духа”. Эта Высшая Власть налагает Свою волю и на государственное “строение”, устанавливает и царскую власть».
Ересь манихейская, кстати, и есть тот самый принцип отделения Церкви от государства, за который ратовали «западники» в России (читай: подавляющее большинство интеллигенции конца 19 -начала-20 века).
«Права Верховной Власти, в понятиях Грозного, определяются христианской идеей подчинения подданных. Этим даётся широта власти, в этом же и её пределы (ибо пределы есть и для Грозного).
Но в указанных границах безусловное повиновение Царю, как обязанность, предписанная верой, входит в круг благочестия христианского. Если Царь поступает жестоко или даже несправедливо, – это его грех. Но это не увольняет подданных от обязанности повиновения. Если даже Курбский и прав, порицая Иоанна, как человека, то от этого ещё не получает права не повиноваться божественному закону: “Не мни, праведно на человека возъярився, Богу приразиться: ино бы человеческое есть, аще и порфиру носит, ино же божественное”. Поэтому Курбский своим поступком свою “душу погубил”. “Если ты праведен и благочестив”, говорит Царь “то почему же ты не захотел от меня, строптивого владыки, пострадать и наследовать венец жизни?” Зачем “не поревновал еси благочестия” раба твоего, Васьки Шибанова, который предпочёл погибнуть в муках за господина своего?»
Противоположение монархического принципа Верховной Власти и европейского вообще неоднократно заметно у Иоанна и помимо полемики с Курбским. ... Он ясно понимает, что представляет в себе иной и высший принцип. «Если бы у вас», говорит он шведскому королю, «было совершенное королевство, то отцу твоему архиепископ и советники и вся земля в товарищах не были бы». Он ядовито замечает, что шведский король – «точно староста в волости», показывая полное понимание, что этот «несовершенный» король представляет, в сущности, демократическое начало. «Так и у нас», – говорит Царь, – «наместники новгородские – люди великие», но всё-таки «холоп государю не брат», а потому шведский король должен был бы сноситься не с государем, а с наместниками. Такие же комплименты Грозный делает и Стефану Баторию, замечая послам: «Государю вашему Стефану в равном братстве с нами быть не пригоже». В самую даже крутую для себя минуту Иоанн гордо выставляет Стефану превосходство своего принципа: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению». Как мы видели выше, представители власти европейских соседей для Иоанна суть представители идеи «безбожной», т.е. руководимой не божественными повелениями, а теми человеческими соображениями, которые побуждают крестьян выбирать старосту в волости.
Власть столь важная должна быть едина и неограничена. Владение многих подобно «женскому безумию». Если управляемые будут не под единой властью, то хотя бы они в отдельности были храбры и разумны, – общее правление окажется «подобно женскому безумию». Царская власть не может быть ограничиваема даже и святительскою....
Ещё более вредно ограничение царской власти аристократией. Царь по личному опыту обрисовывает бедствия, нестроения и мятежи, порождаемые боярским самовластием. Расхитив царскую казну, говорит царь, самовластники набросились и на народ: «Горчайшим мучением имения в сёлах живущих пограбили»... Положить конец этому хищничеству может лишь самодержавие. Однако же эта неограниченная политическая власть имеет, как мы выше заметили, пределы. Она ограничивается своим собственным принципом. ...
Ответственность царя – перед Богом, нравственная, впрочем для верующего вполне реальная, ибо Божья сила и наказание сильнее царского. На земле же, перед подданными, царь не даёт ответа. «Доселе русские владетели не допрашиваемы были... ни от кого, но вольны были своих подвластных жаловать и казнить, а не судились с ними ни перед кем».
Но перед Богом суд всем доступен. «Судиться же приводиши Христа Бога между мною и тобою, и аз убо сего судилища не отметаюсь». Напротив, этот суд над царём тяготеет больше, чем над кем-либо. «Верую», – говорит Иоанн, – «яко о всех своих согрешениях, вольных и невольных, суд прияти ми яко рабу, и не токмо о своих, но и о подвластных мне дать ответ, аще несмотрением моим согрешают».
Вот поэтому-то только русская православная монархия была и только может быть надёжным и действенным гарантом свободы народа.
П. Будзилович
Октябрь 2016 г.
Г. Наяк, штат Нью-Йорк, США.
Беру в кавычки, так как, несмотря на кажущуюся избитость этого термина, даже и по прошествии этого века, единого мнения о том, что такое «свобода» до сих пор нет.
В интернетовской википедии свобода определяется довольно туманно:
«Свобода – такое состояние субъекта, в котором он является определяющей причиной своих действий, то есть они не обусловлены непосредственно иными факторами, в том числе природными, социальными, межличностно-коммуникативными и индивидуально-родовыми».
В французской же революционной «декларации прав человека» от 1789 г., благословившей человечество на обретение «свободы» во всём мире, свобода человека трактуется как возможность «делать всё, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом».
В революционном же гимне 20-го века, в «Интернационале», богохульно утверждается, что «добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой».
Однако весь 20-й век наглядно показал, что свободы без авторитарного, сильного гаранта не может быть. А вся история человечества убедительно показала, что единственными гарантами «свободы» во все времена были монархи. Как только монархии были развалены в начале 20-го столетия, сразу же наступило неслыханное, всемирное рабство. При этом настолько жестокое, что счёт жертв пошёл на миллионы.
Здесь неплохо отметить, что в любом разговоре о монархии следует сразу же попытаться установить – о чём, собственно, идёт речь, а также дать определения некоторым используемым терминам, а также подчеркнуть, что разговор будет идти о русской православной монархии. Первое просто необходимо из-за того, что люди 20-го века уподобляются, в смысле языка, строителям вавилонской башни – многие термины совершенно потеряли свой смысл или же понимаются разными людьми по-разному, а последнее потому, что по-настоящему монархия была реализована только в России.
Под термином "руская православная монархия" здесь будет подразумеваться монархия, существовавшая до Петра I . После отрицания Петром I -м верховного значения Церкви в государственных делах, идея РУСКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ монархии была подорвана.
На её месте начал создаваться какой-то гибрид с полуруским содержанием и псевдозападной формой. Для законности руские императоры и императрицы продолжали короноваться на царство в церкви.
Делалось это с большой примесью формальности.
Народу понадобилось два века, чтобы «просветиться» до такой степени, чтобы столь равнодушно отнестись к убийству помазанника Божия.
По идее русской монархии, только Бог является источником
власти монарха!
Эта мысль была с предельной чёткостью сформулирована Иоанном Грозным в одном из его писем князю Курбскому, сбежавшему в Литву и оттуда, с безопасного расстояния, затеявшего свой диспут: «Ваше дело холопье повиноваться, а я», – пишет царь, – «за вас отвечу перед Богом»! Другими словами, руская монархия в идеальной форме является ДИКТАТУРОЙ СОВЕСТИ: у монарха власть ограничена «только лишь» его собственной совестью. Совершенно очевидно, что такая монархия может успешно существовать только тогда, когда и монарх, и подавляющее большинство его подданных искренно верят в то, что это именно так. Также совершенно очевидно, что при такой монархии модная идея «отделения Церкви от государства» просто-напросто не могла бы даже возникнуть. В самом деле, ведь суть христианства в том, что верующий христианин должен жить ПО-ХРИСТИАНСКИ, а не ограничивать своё участие в церковной жизни отстаиванием (хотя бы и частым) определённых церковных служб. Отделяя же Церковь от государства, мы как бы создаём какую-то сферу деятельности, где христианские законы теряют силу и где мы можем действовать по каким-то другим, «человеческим» законам. Хотя вся идея «отделения Церкви от государства» явно атеистическая, в наш «просвещённый» век даже некоторые представители церковной иерархии принимают её как непреложный закон бытия. Всё это, конечно, признаки внутреннего неверия в существование Бога и в прямое участие Божие в мирских делах.
Итак, руская православная монархия может существовать только тогда, когда и монарх и его подданные будут истинно верующими христианами. С этой точки зрения проясняется безбожный интеллигентский бунт, вылившийся в февральскую «революцию» 1917 г. – растерявши свою рускость по философским задворкам безбожной Европы, аристократия и интеллигенция, в погоне за «свободой», очертя голову бросились в омут своего неверия, где, лишившись своей гарантированной монархом свободы, в скором времени были уничтожены.
Сбылось пророчество М. Лермонтова:
«Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён
Низвергнутый не защитит закон;»
Здесь к месту отметить, что царям – гарантам свободы народа – приходилось нелегко. Император Павел, возродивший традиции руской православной монархии – опираться на народ – был убит. Также был убит император Александр 2-й, осуществивший намерение императора Павла, а потом – император Николай 2-й, закончивший этот процесс.
Т.е. жертв среди царей-освободителей оказалось 50% – из шести трое убитых!
На любой войне такой процент жертв считается катастрофическим и неприемлемым.
«Государственное управление», – по Грозному (по переписке с Курбским, автор), – «должно представлять собою стройную систему. Представитель аристократического начала, князь Курбский, упирает преимущественно на личные доблести “лучших людей сильных во Израиле” (не то же ли мы слышим в требованиях конституции 300 лет позже?). Иоанн относится к этому, как к проявлению политической незрелости, и старается объяснить князю, что личные доблести не помогут, если нет правильного “строения”, если в государстве власти и учреждения не будут расположены в надлежащем порядке. `Как дерево не может цвести, если корни засыхают, так и это: аще не прежде строения благая в царстве будут, то и храбрость не проявится на войне. Ты же”, – говорит Царь, – “не обращая внимания на строения, прославляешь только доблести”».
«На чём же, на какой общей идее, воздвигается это необходимое “строение”, “конституция” христианского царства?
Иоанн, в пояснение, вспоминает об ереси манихейской: “Они развратно учили, быдто бы Христос обладает лишь небом, а землёю самостоятельно управляют люди, а преисподними – диавол”. Я же, – говорит Царь, – верую, что всеми обладает Христос: небесным, земным и преисподним и “вся на небеси, на земли и преисподней состоит Его хотением, советом Отчим и благоволением Святого Духа”. Эта Высшая Власть налагает Свою волю и на государственное “строение”, устанавливает и царскую власть».
Ересь манихейская, кстати, и есть тот самый принцип отделения Церкви от государства, за который ратовали «западники» в России (читай: подавляющее большинство интеллигенции конца 19 -начала-20 века).
«Права Верховной Власти, в понятиях Грозного, определяются христианской идеей подчинения подданных. Этим даётся широта власти, в этом же и её пределы (ибо пределы есть и для Грозного).
Но в указанных границах безусловное повиновение Царю, как обязанность, предписанная верой, входит в круг благочестия христианского. Если Царь поступает жестоко или даже несправедливо, – это его грех. Но это не увольняет подданных от обязанности повиновения. Если даже Курбский и прав, порицая Иоанна, как человека, то от этого ещё не получает права не повиноваться божественному закону: “Не мни, праведно на человека возъярився, Богу приразиться: ино бы человеческое есть, аще и порфиру носит, ино же божественное”. Поэтому Курбский своим поступком свою “душу погубил”. “Если ты праведен и благочестив”, говорит Царь “то почему же ты не захотел от меня, строптивого владыки, пострадать и наследовать венец жизни?” Зачем “не поревновал еси благочестия” раба твоего, Васьки Шибанова, который предпочёл погибнуть в муках за господина своего?»
Противоположение монархического принципа Верховной Власти и европейского вообще неоднократно заметно у Иоанна и помимо полемики с Курбским. ... Он ясно понимает, что представляет в себе иной и высший принцип. «Если бы у вас», говорит он шведскому королю, «было совершенное королевство, то отцу твоему архиепископ и советники и вся земля в товарищах не были бы». Он ядовито замечает, что шведский король – «точно староста в волости», показывая полное понимание, что этот «несовершенный» король представляет, в сущности, демократическое начало. «Так и у нас», – говорит Царь, – «наместники новгородские – люди великие», но всё-таки «холоп государю не брат», а потому шведский король должен был бы сноситься не с государем, а с наместниками. Такие же комплименты Грозный делает и Стефану Баторию, замечая послам: «Государю вашему Стефану в равном братстве с нами быть не пригоже». В самую даже крутую для себя минуту Иоанн гордо выставляет Стефану превосходство своего принципа: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению». Как мы видели выше, представители власти европейских соседей для Иоанна суть представители идеи «безбожной», т.е. руководимой не божественными повелениями, а теми человеческими соображениями, которые побуждают крестьян выбирать старосту в волости.
Власть столь важная должна быть едина и неограничена. Владение многих подобно «женскому безумию». Если управляемые будут не под единой властью, то хотя бы они в отдельности были храбры и разумны, – общее правление окажется «подобно женскому безумию». Царская власть не может быть ограничиваема даже и святительскою....
Ещё более вредно ограничение царской власти аристократией. Царь по личному опыту обрисовывает бедствия, нестроения и мятежи, порождаемые боярским самовластием. Расхитив царскую казну, говорит царь, самовластники набросились и на народ: «Горчайшим мучением имения в сёлах живущих пограбили»... Положить конец этому хищничеству может лишь самодержавие. Однако же эта неограниченная политическая власть имеет, как мы выше заметили, пределы. Она ограничивается своим собственным принципом. ...
Ответственность царя – перед Богом, нравственная, впрочем для верующего вполне реальная, ибо Божья сила и наказание сильнее царского. На земле же, перед подданными, царь не даёт ответа. «Доселе русские владетели не допрашиваемы были... ни от кого, но вольны были своих подвластных жаловать и казнить, а не судились с ними ни перед кем».
Но перед Богом суд всем доступен. «Судиться же приводиши Христа Бога между мною и тобою, и аз убо сего судилища не отметаюсь». Напротив, этот суд над царём тяготеет больше, чем над кем-либо. «Верую», – говорит Иоанн, – «яко о всех своих согрешениях, вольных и невольных, суд прияти ми яко рабу, и не токмо о своих, но и о подвластных мне дать ответ, аще несмотрением моим согрешают».
Вот поэтому-то только русская православная монархия была и только может быть надёжным и действенным гарантом свободы народа.
П. Будзилович
Октябрь 2016 г.
Г. Наяк, штат Нью-Йорк, США.
