rus_vopros

Если используемые консерваторами аргументы против левых широко известны, то дискуссиям внутри самого консервативного лагеря зачастую не придаётся значения. Тем не менее, консервативная палитра поражает глаз разнообразием разбросанных по ней тонов и оттенков. Различные истолкования консерватизма нередко разводят людей, относящих себя к «консерваторам», по разные стороны баррикад. В наши дни, – на закате консервативной идеологии, – закономерно возросло стремление левых по образу мысли и жизнеощущению людей «вжиться» в консерватизм и тем самым смягчить радикальность его установок, с течением времени звучащих всё более неполиткорректно. В пост-советской (вернее, нео-советской) России нивелировка правой идеологии стала обычным делом, т.к. подобное приспосабливание обеспечивало чекистскому истеблишменту контроль над новыми идейными течениями и не раздражало рядовых адептов «русского консерватизма» («национализма») резким разрывом с недалёким прошлым, которое с точки зрения человека правых взглядов вряд ли можно окрестить иначе как «порочное»... Размытие понятий «консерватор», «националист», «правый» позволило ловким дельцам монополизировать этот, – несомненно «хлебный», – политический спектр и положило начало паразитированию большевиков и сталинистов на «национальной» тематике.

Как уже отмечалось выше, смысловой корректировке термина «консерватизм» на российской политической сцене, помимо соображений «государственной безопасности» со стороны спецслужб, способствовали причины чисто психологического рода, а именно – боязнь выведенного в СССР «нового человека» потерять свои привычные ценности посреди хлынувшего потока запрещённых при тоталитарном режиме учений, боязнь услышать критику специфически-советской («русско-советской») исконно-посконной «национальной традиции». Ведь своя версия русского национализма активно разрабатывалась и отвечавшими за идеологию работниками ВКП(б)/КПСС, которые не стеснялись заимствовать готовые смыслы даже из имперского пантеона эпохи Николая II, зверски убитого коммунистами (яркий пример такого заимствования: дискурс «Отечественной войны», впервые озвученный в 1914 г. имперской пропагандой, а в 1941 г. использованный большевиками в деле мобилизации русских на защиту достижений октябрьской революции). При соприкосновении с мировоззрением белого движения, РОА и эмигрантских правых организаций подсоветскому обывателю повсюду мерещилась «русофобия», – уж больно разное содержание вкладывалось «белыми» и «красными» в русскую идентичность. Привязанность общества к советской модели «русского народа» и опасения услышать из уст правых критику этой ущербной «русскости» побудили политических гешефтмахеров «забронировать» место для своей версии консерватизма, дабы не допустить «русофобии» справа и, соответственно, избежать массового оттока людей советской формации.

Всех без исключения пришедших из-за рубежа (в т.ч. из недр русской эмиграции) интеллектуальных новинок коснулось это варварское «смягчение» в угоду вкусам социума РФ. Белое движение стало трактоваться не как национально-освободительная борьба против большевистской оккупации за честь русского имени, а как борьба за какую-то непонятную «единую-неделимую», т.е. за государство в его застывшей форме. В свете этой весьма оригинальной трактовки главными противниками белых русских являлись не советчики (которые «тоже воевали за Россию»), а нерусские сепаратисты окраин бывшей РИ. Иван Ильин пользуется в РФ спросом не как многофункциональный «белый Маркс», а как заштатный апологет столь же загадочной «высокой духовности» сергианского разлива; на показ выставляются его самые пресные и скучные работы, те же, что могут поставить под сомнение легитимность нео-советской власти намеренно замалчиваются. Солоневич интересен не «Россией в концлагере» и не «пораженческими» статьями 1930-ых гг., а «Народной монархией», на страницах которой некоторые уникумы находят обоснование «православного сталинизма» во главе с «народным царём» Кобой. Разработанное с опорой на частично извращённые постулаты славянофилов и евразийцев новое издание теории «официальной народности», изображающее русских «старшими братьями» всех остальных народов СССР, оказалось на удивление долговечным. Благодаря этому противоестественному русско-советскому синтезу консерватизм был обречён на примитивное истолкование в качестве банального «консервирования» тех «традиционных» ценностей, что воплощало собой советское государство.

Тому же, кто ищет Святой Грааль русского консерватизма не остаётся ничего иного, кроме как покончить с русско-советской химерой, разоблачить лежащие в её фундаменте большевистские и заимствованные большевиками старо-имперские (впрочем, они и без большевизма нуждались бы в аргументированном разборе) мифы, даже если для этого необходимо будет провести ревизию взглядов на дореволюционную Россию, ибо революционный хаос ворвался именно в неё отнюдь не случайно. Для консерватора не должно быть «священных коров», которых бы он боготворил, невзирая на их очевидную греховность, иначе чем мы будем отличаться от советских идолопоклонников? Нельзя допустить, чтобы возвращение в историческую Россию обернулось путешествием на машине времени в январь 1917 г. и пустоголовым копированием порядков «старого режима», который никогда не стал бы «старым», будь он таким, каким его изображают «иконописцы» ушедшей России.

Предмет консерватизма следует распознать в домонгольском переживании русским своих североевропейских истоков, в переживании, которое породило и Российскую Империю, но не её одну. В переживании, которое со временем начало стираться из памяти и деградировать вместе испещрённым социальными язвами государством российским. Осталось только раскопать это переживание под грудой советского хлама и не испытывая страха перед радикальным разрывом с привычной мифологией (неважно путинской, сталинской или романовской), поднять его на знамя во имя нового творчества, во имя по-настоящему исторической, т.е. вневременной, вечной России. Перед взором вечности консерватизм предстаёт не столько идеологическим, сколько культурным феноменом. А культура, как известно, отступает на второй план там, где поклоняются идолам «территориальной целостности», «народу-богоносцу», «вертикали власти» и т.д. Механицизм, свойственный государственникам, готов пренебречь сохранностью имперской культурной матрицы ради восстановления фиктивного, безвозвратно утерянного имперского «престижа» среди сопредельных народов. В этом непреодолимом на сегодняшний день противоречии между желаниями навязать «имперскую» волю соседям и не «расплескать» в этом водовороте дурного шовинизма и так по крупицам собираемую имперскую идентичность и заключается лживость «новой волны русского национализма». Нет уж, или порабощение соседей, а вместе с ними и оковы для самих русских, которые в таком случае никогда не смогут десоветизироваться и восстановить преемство с русским народом Империи, или нелицемерное прощание с «имперскими» амбициями для того, чтобы встать в один ряд с другими освобождёнными от чекистского ига народами Евразии и обрести имперство не как форму внешней агрессии, но как национальную традицию.

Кого-то это шокирует, но реставрация Российской Империи как культурно-политического феномена возможна лишь в формате Русской Республики. Только так и никак иначе можно уберечь имперское наследие от профанации, которую ещё в начале 1990-ых начал номенклатурный режим, прикрытый национально-русской атрибутикой. В противном случае, поставившие на внутреннюю (против самоопределения нерусских народов РФ) и внешнюю экспансию (против уже самоопределившихся народов бывшей РИ и СССР) «националисты новой волны» окончательно добьют то, что, казалось бы, подняли на знамя, и последняя стабильная точка опоры русских в мировой истории, – Российская Империя, – окажется запачканной заведомо провальными попытками «взять реванш» у «сепаратистов». Единственные, у кого русским действительно необходимо взять реванш – и поскорее, – это интернациональные правители РФ, ворующие русскую историю для инкорпорации в «национальную идею» нео-сталинистской «державы». Если же русским удастся покончить с этой порочной практикой, то с возвратом себе своего этнического (добольшевистского) мифа, они займут достойное место в созвездии народов Северной Евразии, представив среди них длинную нить русской идентичности, тянущуюся от готов через Российскую Империю в открытую бесконечность.

Как уже было сказано, попытки левых облечься в правые «одежды» не так уж редки в эпоху кризиса консервативной идеологии. Красочным примером такого «переодевания», в ходе которого наследники шовинистического и безбожного духа 1789 г. не только напялили на себя «правый» камзол, но и спесиво начали обвинять в «левачестве» всех несогласных, является история проекта «Спутник и Погром». Диковинная смесь «погромного национализма», воинствующего атеизма в духе Губельмана-Ярославского и постмодернистской истеричности, усугубляется узурпацией прав на белое движение и омерзительной псевдо-аристократической фразеологией, от которой так и веет самозванством. По сути дела, претендующий на «интеллектуальность» проект стал крупнейшим анти-интеллектуальным ресурсом националистического интернета.

При этом оскорбляет не столько придание благородному имперскому наследию гламурной и постмодернистской окраски, сколько попытка приучить читателя к «погромному» мышлению, подтолкнуть русских к радикальным методам там, где «рубить с плеча» крайне опасно в первую очередь для самих русских.

Задумывались ли «ориентированные на западный опыт» националисты этого типа, что ликвидация, допустим, Татарстана или, тем более, «реконкиста» (кстати, чудовищная профанация понятия «реконкисты» людьми, отвергающими христианский пласт европейской цивилизации) Украины грозит обернуться цепью событий по «косовскому» сценарию, где «западная ориентация» вряд ли поможет?

«Ахиллесова пята» СиП’а, помимо всего прочего, состоит и в нерешённой дилемме между нацие-строительством и стремление навязать «русский порядок» тем, кто жаждет своего самобытного порядка. Каким образом удастся провести десоветизацию и восстановить преемственность с белой Россией, если одновременно поощрять низменные шовинистические инстинкты толпы? Хорошую ли службу сослужит такой «империализм» белому делу, цель которого состоит в десоветизации русских, а не в русификации (которая в условиях господства среди русских советчины может быть только советизацией) татар, калмыков или эстонцев? И не целесообразно ли заранее ограничить будущее русское государство, – безусловно связанное с Российской Империей преемственными отношениями, – теми рамками, в которых будет легче вылечить культурные, социальные и расовые недуги русского народа?

Да, помимо консервативного экспансионизма, в вульгарной форме представленного СиП’ом, существует и консервативный изоляционизм (впрочем, «изоляционизм» не самый удачный термин, хотя бы потому, что невольно напоминает о КНДР), дающий о себе знать в наиболее кризисные периоды национальной истории, когда востребованной становится не площадная демагогия, а готовность жертвовать «границами», «престижем», «влиянием» ради сохранения нации как таковой. Ниже мы рассмотрим примеры этого «кризисного» консерватизма в современных США, аденауэровской ФРГ и недичевой Сербии. Несмотря на то, что эти примеры принадлежат к разному времени, их объединяет общая кризисная обстановка в качестве фона, а также модус мысли правых идеологов, отбросивших «имперские амбиции» ради срочной стабилизации расшатанной идентичности своих народов.