Б. Корниенко «Правый Дон: казаки и идеология национализма (1909-1914)»

[rus_vopros]

картина из Александровского дворца в Царском Селе



Originally posted by ugunskrusts83 at Б. Корниенко «Правый Дон: казаки и идеология национализма (1909-1914)»

Книгу Бориса Корниенко «Правый Дон: казаки и идеология национализма (1909-1914)» я прочитал ещё весной. Но на написание рецензии упорно не хватало времени. Сейчас, когда оно появилось, хотелось бы дать беглый обзор этого небезынтересного и как-никогда актуального труда.

Каковы же причины зарождения казачьего национализма на Дону?

Вопреки стереотипу о «беззаботной жизни казаков на гигантских наделах», кризис казачьей идентичности начался задолго до 1917 г. Ещё при Александре II правительство стало проявлять в отношении донского казачество явно унификаторские меры. Термин «расказачивание» связывается массовым сознанием исключительно с лихолетьем красного террора, однако данный термин зародился гораздо раньше, в 1860-70-х гг., когда его использовали для описания попыток петербургского правительства унифицировать гражданское и отчасти военное законодательства Области войска Донского (ОвД) по общеимперскому образцу. Менялся облик войны – внедрялось нарезное оружие, увеличивалась роль артиллерии и пехоты на поле боя. Всё это, помимо всего прочего, било по престижу донской кавалерии, которая стала рассматриваться как архаичная «иррегулярщина». Реформа императорской армии грозила казачеству ликвидацией. ОвД, которая, объективно, являлась также этническим пространством казачьего народа, рисковала утратить свой привилегированный статус и превратиться в рядовую российскую губернию. Этого-то больше всего и боялись казачьи элиты, которые на унификаторскую политику Петербурга ответили возникшим в конце 19 века «казакоманством», – ещё не национализмом (к слову, тот «казачий национализм», который рассматривается в книге, тоже можно назвать «национализмом» с оговорками), но только лишь сословным патриотизмом.

Столкнулась ОвД и с демографической проблемой: резким наплывом «иногородних», которым дорогу на Дон открыл указ 1868 г. Напряжённость – «этническая» (в глазах казачьих националистов) или «межсословная» (в глазах его оппонентов) – росла, если не в геометрической прогрессии, то очень и очень быстро. С приходом на Дон капитализма стала разлагаться казачья община. К началу XX века немало казаков, вместо несения военной службы, занималось промыслами и ремёслами, трудилось на фабриках и шахтах. Более пронырливые крестьяне зачастую получали экономический диктат над некоторыми малоземельными казаками. Упадок народных обычаев и традиций, неконкурентоспособность натурального хозяйства казаков в противостоянии с промышленностью (которая на территории ОвД не подчинялась войсковой администрации и не приносила казакам никакого дохода – и это в то время, как расходы на обмундирование и лошадь для строевого казака неуклонно росли), наметившиеся тенденции к переводу ОвД в разряд обычной губернии, угроза стирания грани между казаками и прочими группами населения – всё это в сумме не могло не породить ответной реакции. Эту-то реакцию, под широким именем «Правый Дон» и анализирует автор исследования.

Перечислив все основные предпосылки становления казачьего национализма (неравномерное развитие капитализма; модернизация, особенно в военной сфере; межгрупповое противостояние казаков с крестьянами, евреями и армянами; конфликт центра и периферии), Корниенко переходит, собственно, к истории правого движения на Дону. Заранее стоит отметить узкие хронологические рамки работы, ограничивающейся периодом 1909-1912 гг. В этом нет ничего странного: все донские организации правого спектра, провалив кампанию по выборам в IV Государственную Думу, быстро угасли. Казачьи массы почему-то предпочитали голосовать за кандидатов от кадетской партии.

Но прежде чем перейти к описанию идеологии двух флангов «Правого Дона», исследователь уделяет внимание короткому, но знаковому атаманству Фёдора Фёдоровича Таубе. Остзейский немец по рождению (в некоторых источниках именовался Фридрихом Фридриховичем) и «штабист» по складу ума, Таубе, будучи «назначенцем» Петербурга, моментально сумел приспособиться к донской специфике. Кроме того, он оседлал ту волну казачьего недовольства, которая до него не была персонифицирована, и принялся выбивать у Петербурга привилегии для казаков. Именно им были предложены законодательные ограничения для инородческого/иногороднего населения и выдвинут лозунг «Дон для донцов (т.е. для казаков, хотя при разговорах с официальными лицами приходилось пояснять, что под «донцами» имеется в виду всё русское население Дона, а не только казаки) и ни для кого больше!» Донской патриотизм Таубе доходил до такого накала, что, по слухам, в кругу друзей он предлагал выселить полтора миллиона иногороднего населения «за Урал» (по горькой иронии, после большевицкого переворота по данному маршруту начнут выселять казаков). Однако его бурную деятельности прервала внезапная смерть от заражения крови в 1911 г.

«Правый Дон» подразделялся на два соперничающих лагеря. Первым из них были те, кого автор называет «донскими» националистами (а не казачьими). Националисты этого типа, представленные Донским Союзом Националистов (далее: ДСН) с энтузиазмом отстаивали привилегии казачества и считали казаков своим главным электоратом, но не выходили, однако, за рамки сословного патриотизма и не пытались объявить казаков отдельным народом. В противовес им т. н. «группа Холмского» выступала с позиций казачьего национализма, считая казаков отдельным славянским народом (акцент на «славянстве» диссонирует с более поздними интерпретациями казачьей истории националистами-эмигрантами, когда предками казачьего народа изображались то иранские аланы, то германские готы, то тюркские чёрные клобуки). Лидер этого направления Сергей Холмский прославился на ниве собирания казачьего фольклора, что является важным штрихом к его портрету как нациостроителя (согласно схеме Мирослава Хроха на первом этапе формирования нации узкий круг интеллектуалов заново открывает прошлое, в т.ч. собирает легенды, сказания, миф и т.д.; Холмский действовал как раз в этом русле). В печатном рупоре группы казаков-националистов «Голос казачества» особый акцент делался на этническом своеобразии казаков.

Казалось бы, всё просто и ясно. Вот и Корниенко пишет о том же: «…В условиях перехода от традиционного общества к модерному в рамках процессов, характерных для всего восточноевропейского региона, в одной из окраин Российской империи, Войске Донском, казачье население которого обладало особым набором культурных характеристик, часть местных интеллектуалов восприняла эти характеристики как «национальные» примордиалии и, придя к идее «казачьей нации» с целью ее репрезентации и политической активизации, приступила к конструированию идеологии казачьего национализма. Одновременно другая группа местных интеллектуалов восприняла идеологию русского национализма… и выступила за дальнейшее развитие казачества как составной части единой русской нации, что привело к созданию двух конкурирующих националистических проектов» (стр. 34).

Тем не менее, не следует преувеличивать разрыв между русофильским ДСН и казакоманской «группой Холмского». Донские националисты, не ставя под сомнение принадлежность казаков к русскому народу, с не меньшей, чем у казаков-«националов», ревностью отстаивали казачье право на землю, на проникнутую «казачьим духом» систему образования и широкое местное самоуправления. Пресса русско-казачьих националистов была наполнена язвительными замечаниями в адрес «мужиков» не в меньшей степени, чем «Голос казачества» Холмского. Негативный образ великорусского «мужика» (в случае с украинскими крестьянами – «хохла»), «куркуля» в правой печати формировался явно под воздействием антисемитских шаблонов: и «мужик» и «жид» в равной степени «паразитировали» на казачьем населении, причём «мужик» наделён теми же отрицательными чертами характера, что и «жид»: коварством, пронырливостью, жадностью. Идея казачьего превосходства над русской массой (отсталыми крестьянами и неспокойной интеллигенцией), таким образом, проповедовалась теми, кто всячески декларировал свою веру в единую и нераздельную «русскую народность»; во многом благодаря этому программа донских националистов носила противоречивый и непривлекательный для столичных правых характер.

Однако, столь же противоречивой была идеология казачьих националистов из «группы Холмского». При всём позиционировании себя в качестве «истинных казаков», они, похоже, так и не определились со своей самоидентификацией, что весьма заметно на страницах «Голоса казачества»: апология самостоятельного казачьего народа перемешивалась там с изъявлениями верноподданнических чувств и вполне «черносотенным» русским национализмом. По мнению Корниенко, русофильские и монархические пассажи казаков-националистов едва ли стоит списывать на цинизм и двуличие «группы Холмского», стремившейся предохранить себя от обвинений в сепаратизме и «убаюкать» цензуру. Её члены вполне искренне рассуждали об отеческой связи между Государем и казаками, о принадлежности казаков «русской семье». Главным же отличием их от ДСН был упор на этничность, а не на сословность. Называя себя «русскими», казачьи националисты видели в своей «русскости» нечто духовное, хоть и укоренившееся в казачьей душе, но всё же наносное; в то время как «казацкость» рассматривалась под призмой примордиализма и трактовалось в качестве врождённого свойства. Исходя из материалов созданной Холмским и соратниками «казачьей партии», казаки представляли собой уникальный феномен: они будто бы были и отдельным народом и частью русской нации одновременно. Парадоксально, но такова «болезнь роста» («сословный синдром») казачьего национализма в те годы!

Итак, как заключает автор, «риторика, использовавшаяся двумя националистическими группами Новочеркасска, была во многом схожа. Причем иногда степень сходства была настолько высокой, что это позволяет говорить о существовании единой националистической дискурсивной формации, объединявшей обе группы» (стр. 185). Между тем, разница, подчас трудноуловимая всё-таки существовала. В этой связи Корниенко пишет следующее: «…Позиции двух групп националистов в вопросе о национальном самоопределении казачества были во многом близки. И те и другие были лояльны российскому государству, отрицая какой-либо сепаратизм в своих действиях, признавали себя частью русского народа и считали военную службу неотъемлемой чертой казачества. Но одни соглашались с тем, что казаки – военно-служилое сословие (которое, правда, считали «важнейшим государственным органом»), а другие, пусть и не всегда последовательно, но все же клонили к тому, что казаки – особое славянское племя, народ на военной службе» (стр. 196).

Обе группы пытались заручиться поддержкой общеимперских правых организаций, в частности Всероссийского Национального Союза (ВНС), этого провозвестника русского этнонационализма либеральной (по сравнению с Союзом Русского Народа) окраски. В виду того, что при первых контактах со столичными националистами выявилась та «бомба замедленного действия», которая закладывалась «группой Холмского», региональным отделением ВНС стала не она, а ДСН. Но и он, во имя конъюнктуры, вынужден был отказаться от выпадов по адресу русских крестьян, которые были для ВНС не менее ценны, чем казаки. Увы, подобные уступки не принесли донским националистам успеха на выборах, и вскоре их постигла та же участь, что и националистов казачьих. То есть практически полное забытье.

И всё же деятельность казачьих националистов (прежде всего, «группы Холмского») не прошла бесследно. В частности, одним из участников «группы Холмского», историком-самоучкой Евграфом Савельевым был оставлен солидный по объёму, хотя и совершенно безграмотный по содержанию, труд «Древняя история казачества». Этот вариант казачьей folk-history, с инкорпорированными в него «арийским мифом» (в духе научного расизма того времени) и панславизмом, оказался настолько живуч, что и сегодня встречается на полках книжных магазинов. Впрочем, важность работы Савельева, конечно же, не в псевдолингвистических изысках и выискивании казачьих предков у древних ассирийцев и хеттов (sic!), а том, антимосковском, сепаратистском потенциале книги, который закладывали финальные её главы, где речь шла об отношениях Москвы и Дона. Здесь мы сталкиваемся с тем нарративом, который будет активно использоваться эмигрантскими казаками-националистами в 1920-е и последующие годы (условно «Тихий Дон и подлая Москва»). Закономерно, что члены организации «Вольных казаков» (затем: Казачьего Национально-Освободительного Движения) объявили Савельева «жертвой русской травли» (схожую роль в иконографии эмигрантского казачьего национализма получил этнограф, уральский казак Иосафат Железнов, попавший в опалу из-за конфликтов с начальством и доведённый до самоубийства) и увековечили в пантеоне национальных мучеников. Книга Савельева, при всей её небрежности, легла в фундамент казачьего национального Мифа.

Кроме того, образы и риторика донских и казачьих националистов пригодилась (и частично воплотилась) в период государственного строительства Всевеликого Войска Донского в 1918-1920 гг., когда донское казачество вступило в противостояние с иногородними. В свете нациостроительных практик, интересно, как менялась государственная символика ВВД. Вначале государственную печать Войска украшал символ, предложенный Петром Красновым – нагой казак верхом на бочке. Сторонниками такого варианта обычно были «русские казаки», видевшие в казачестве, прежде всего, сословие или, в крайнем случае, субэтнос русского народа. Затем на смену голому казаку пришёл белый олень, пронзённый стрелой; приверженность такому символу детектировала тех, кто считал казаков отдельным народом.

Мельком упоминает автор и события дня сегодняшнего, а именно создание в ноябре 2012 г. Казачьей Партии. На этот счёт уместно процитировать его пассаж почти целиком: «До недавних пор мне казалось, что моя книга будет интересна достаточно узкому кругу специалистов, и вдруг она оказалась более чем актуальной, ведь по какому-то странному совпадению ровно сто лет назад, в 1912 г., в преддверии выборов в IV Государственную думу Российской империи «казачью партию» уже пытались создать – на Дону руками местных националистов. Тогда идея оказалась провальной, так же как в целом провальными оказались выборы для националистически настроенных активистов из числа донских казаков. И видится совсем не лишним напомнить нынешним «партийцам» ознакомиться с печальным опытом своих предшественников, дабы не повторить их ошибки. Впрочем, главную ошибку они уже, наверное, совершили» (стр. 9).

Признаю откровенно: прочитав книгу, я так и не понял, что же именно подразумевал Корниенко под «главной ошибкой» создателей Казачьей Партии. Вероятно, ответ всё же дан в тексте, но он настолько неявный, что я не догадался его найти. Так или иначе, одна из причин трагедии казачьего народа в конце XX – начале XXI вв. известна доподлинно: это незнании истории собственного национального движения. Которое у казаков, поверьте, была весьма насыщеннвм и богатым на фундирующие тексты. В наш век информационной открытости интереса к казачьему национализму, увы, так и не наблюдается. Надеемся, что книга Корниенко хоть в малой степени пробудит этот интерес.