Иван Степанов

Иван Стельмах

Емельян Куприянов

Петр Сопруненко

Избежавший расстрела Станислав Свяневич был выведен из потока военнопленных на станции Гнездово, помещен в пустой вагон, откуда наблюдал за происходящим: «…площадка рядом с поездом оцеплена красноармейцами в форме НКВД. С интервалом в полчаса к составу подъезжал автобус с замазанными белой краской окнами. Он подавался к вагону таким образом, что пленные переходили в него, не ступая на землю».
В центре площадки распоряжался всем полковник НКВД. Кто был этот полковник?
Попробуем разобраться.
«Разгрузка» Козельского лагеря началась 3 апреля 1940-го, когда был отправлен первый эшелон. Следующие эшелоны были отправлены 4 и 5 апреля. Первые эшелоны прибыли на станцию Смоленск, откуда военнопленных доставили в здание УНКВД по Смоленской области, где и расстреляли. Но потом эшелоны стали направлять в Гнездово. По всей видимости, решили избежать лишних хлопот: отправка со станции Смоленск в здание УНКВД, затем вывоз тел расстрелянных к месту захоронения в Катынский лес — чересчур сложно. Многократная погрузка-выгрузка: трудоемкий подъем тел из подвала УНКВД во двор управления, погрузка на машины… Вернулись к практике расстрелов времен 1937—1938 годов, когда массовые казни совершались непосредственно в местах захоронения.
В одной из могил, обозначенной при эксгумации 1943-го под № 5, у жертв отмечена характерная деталь — набрасывание шинелей на голову и завязывание их шнуром на уровне шеи.
Этот прием, скорее всего, применялся, когда расстрел происходил в помещении УНКВД.
Так палачи стремились, чтобы расстрел не был «излишне кровавым», и не надо было потом смывать следы крови в помещении, да и грузить и перевозить тела было и физически,
и психологически комфортнее. И грузовик — почти чистый. По оценке экспертов, в могиле № 5 было захоронено до 50 тел.
Если вспомнить, что первая партия военнопленных офицеров из Козельска была отправлена 3 апреля 1940-го и насчитывала 74 человека, то, скорее всего, они-то и были расстреляны в здании УНКВД в Смоленске.
Петр Сопруненко — бывший начальник Управления по делам военнопленных НКВД — в 1990-м жил в Москве незаметным пенсионером. Его первый допрос в рамках расследования «Катынского дела» состоялся 25 октября 1990-го и был малорезультативен. Понимая, что следователи прокуратуры еще недостаточно хорошо ориентируются в предмете, не осведомлены о том,
кто и как принимал решение о судьбе польских военнопленных, как исполнялось это решение, — он уходил от ответов, ссылался на плохую память, отрицая свою руководящую роль в «разгрузке» лагерей.
Вначале ему задавались вопросы общего плана: о карьере, о создании и структуре Управления по делам военнопленных НКВД, об организации лагерей и расследовании дел польских военнопленных в Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях. Но когда вопросы дошли до истории отправки военнопленных трех лагерей в апреле—мае 1940-го в УНКВД Калининской, Смоленской и Харьковской областей, Сопруненко тут же «вспомнил», что его в это время направили на долгий срок в Выборг, вести переговоры по итогам финской войны.
Так что: не был, не видел, ничего не решал. И вообще все дела вел в это время его заместитель — Иван Хохлов, давно уже умерший. А на ряд вопросов Сопруненко просто не дал ответа.
После того как бывший начальник УНКВД по Калининской области Дмитрий Токарев открыл глаза следственной группе на механизм реализации решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940-го
в части расстрелов польских военнопленных Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей, новый допрос Сопруненко, состоявшийся 29 апреля 1991-го, стал более результативным. Теперь ему продемонстрировали видеозапись показаний Токарева с рассказом о его — Сопруненко — роли, и отпираться стало бесполезно. Постепенно бывший начальник Управления по делам военнопленных НКВД разговорился.
Сопруненко признал, что был на совещании у Богдана Кобулова в марте 1940-го, и там его ознакомили с решением Политбюро ЦК ВКП(б), под которым стояла подпись Сталина.
Как выразился Сопруненко, «мне стало плохо», когда узнал о масштабах предстоящей расправы. На допросе в 1991-м он почему-то никак не мог вспомнить фамилию ответственного за «разгрузку» Козельского лагеря. Напрягая память, сказал: «…старикашка, забыл фамилию, полковник», наконец вспомнил: Степанов, был у Кривенко «на побегушках, на подхвате».
Вот что за полковник НКВД распоряжался на станции Гнездово при разгрузке прибывавших из Козельска эшелонов с военнопленными поляками. По воспоминаниям Станислава Свяневича, в конце марта 1940-го в Козельском лагере появился «полковник НКВД огромного роста с красным мясистым лицом». А потом, через месяц, именно его Свяневич увидел на станции Гнездово, как он надзирал за этапом военнопленных, когда их перевозили в Катынский лес. Это был отвечавший за «разгрузку» Козельского лагеря Иван Степанов.
Одного взгляда на фотографию достаточно, чтобы убедиться в точности описания его внешности. Интересно, отчего Сопруненко назвал его весьма пренебрежительно: «старикашка»? Ну возраст — понятно. Степанов был много старше остальных. Но странно это уменьшительное прозвище, не вяжущееся с ростом и внушительностью его фигуры.
Степанов родился в семье крестьянина-середняка в 1890-м, и для людей его социального слоя получил неплохое образование, учился до 17 лет и окончил земскую школу. Работал на вполне приличной работе — практикантом сельскохозяйственной школы, инструктором полеводства. Не батрак, не поденщик, а почти сельская интеллигенция. С началом войны был призван в армию, и здесь делал карьеру: с июля 1915-го юнкер в школе прапорщиков, потом командовал взводом и ротой, был серьезно ранен на Северо-Западном фронте.
Революция застала Степанова на должности заведующего хозяйственной частью полка. Старая армия распалась, и он в апреле 1918-го вернулся в родное село работать в хозяйстве отца. Но уже с июня 1918-го — служба в Красной армии, сначала в волостном военкомате, затем растет от делопроизводителя до начальника отделения связи военно-полевого строительства. А с 1922-го начинается его служба в войсках ГПУ—ОГПУ, где он делает карьеру в конвойных войсках. С 1932-го он уже в Москве на руководящих должностях.
Для новой власти Иван Степанов не до конца «свой». Он, даже будучи на руководящей работе в войсках ОГПУ—НКВД, довольно поздно был принят в партию. Пришлось семь с половиной лет, с августа 1931-го, ходить в кандидатах в члены ВКП(б).
Столь долгий кандидатский срок требовался для выходцев из непролетарских слоев населения. Степанову оставалось ревностно служить, чтобы постоянно доказывать свою преданность и верность и новой власти, и своему ведомству. В 1940-м ему доверили ответственное дело по отправке польских военнопленных из Козельского лагеря на расстрел. Справился, был награжден.
В войну за сугубо карательные акции был отмечен фронтовыми орденами. За выселение крымских татар, болгар, греков и армян из Крыма (орденом Отечественной войны II степени — 7 июля 1944-го); за работу в оперативных группах НКВД в полосе действий фронтов в Польше и Германии, занимавшихся арестами немцев и отправкой на принудительные работы в СССР
(орденом Отечественной войны I степени — 21 апреля 1945-го). Он все время в системе конвойных войск,
хотя почти не рос по службе. Был уволен в отставку 2 января 1947 года по болезни с должности заместителя начальника оперативного отдела Управления конвойных войск МВД СССР. Умер в 1953-м в Москве.
Станиславу Свяневичу запомнился еще один человек, который присутствовал на станции Гнездово и находился рядом с черным автофургоном, — «капитан НКВД, пожилой человек, вероятно, сильно за пятьдесят лет». Потом он же и доставил Свяневича на «черном вороне» в Смоленск, в тюрьму. Это был начальник внутренней тюрьмы УНКВД по Смоленской области Иван Стельмах, имевший звание лейтенанта госбезопасности, — одна «шпала» в петлицах, как у армейского капитана.
Но не только ради Свяневича Стельмах появился в Гнездово. Станция стала перевалочным пунктом, где конвойные войска сдавали военнопленных представителям тюрьмы УНКВД по Смоленской области — вахтерам и надзирателям, участвовавшим в расстрелах. И отвечал за прием Стельмах.
Не стоял в стороне от дела и начальник УНКВД по Смоленской области Емельян Куприянов. По свидетельству его персонального водителя Ивана Титкова, он «весной 1940 года возил Куприянова в Гнездово, сам оставался в машине, а Куприянов выходил, наблюдал за разгрузкой эшелона, разговаривал с конвойными». Конечно, роль Куприянова в Смоленске была схожей с ролью Токарева в Калинине — ассистировать прибывшим из Москвы представителям. И он, так же, как и Токарев, не был награжден в составе лиц, принимавших участие в расстрелах. А вот его заместитель Федор Ильин и помощник Владимир Зубцов, те — были награждены как непосредственные участники.
Заместитель начальника УНКВД по Смоленской области Федор Ильин даже не стеснялся писать об этом в своей автобиографии: «В 1940 г. за образцовое выполнение спецзадания наркомом НКВД СССР вознагражден деньгами». Другие награжденные почему-то не хвастались. Там же Ильин пишет: «В декабре 1943 г., январе, феврале 1944 г. находился по распоряжению наркома НКГБ в спецкомандировке, г. Смоленск, а потом в Чечено-Ингушской АССР». А вот это уже интереснее. Ну про Чечено-Ингушетию ясно: там он в феврале 1944-го участвовал в тотальном сталинском выселении чеченцев и ингушей, и медаль «За отвагу» за это получил указом от 8 марта 1944-го. А что он делал в Смоленске — легко догадаться: вместе с большой группой работников НКГБ заметал следы Катынского преступления. Кто, как не Ильин — непосредственный участник расстрельной акции, — мог знать все детали, указать, где, как и что надо прятать, кого из очевидцев и бывших сотрудников как следует припугнуть, а кому и вовсе заткнуть рот, упрятав в тюрьму.
Относительно того, что происходило непосредственно на месте расстрела, оставил свидетельство сотрудник УНКВД по Смоленской области Петр Климов. Он прекрасно знал тех, кто участвовал в расстрелах польских офицеров в Катыни, но, видно, к делу имел отношение «по касательной», так как не был награжден приказом НКВД от 26 октября 1940-го. Вот его рассказ, записанный 29 августа 1990-го:
«Польских военнослужащих расстреливали в 1940 году и в Козьих Горах. Расстреливала их команда Стельмаха Ивана Ивановича. Он был комендантом Смоленского НКВД. Я сам был в Козьих Горах, случайно видел: ров был большой, он тянулся до самого болотца, и в этом рву лежали штабелями присыпанные землей поляки, которых расстреляли прямо во рву. Это я знаю, потому что сам видел трупы (присыпанные землей) поляков. Обстоятельства расстрела мне рассказывал Устинов: он был шофер, возил поляков на расстрел и видел, как он сам говорил, расстрел… После того как я посмотрел на расстрелянных поляков, меня сразу выпроводили и сказали, чтобы я больше не подходил. Тогда и после войны меня неоднократно Стельмах, Рейсон, Гвоздовский и Грибов предупреждали, чтобы я молчал».
Все это Климов вспоминал много лет спустя, и в чем-то память его подвела. Во-первых, Стельмах к тому времени был уже начальником внутренней тюрьмы, а не комендантом; во-вторых, упоминаемые Климовым — Устинов и Рейнсон — не были награждены в 1940-м как участники расстрела польских военнопленных. Рейнсон Карл Петрович служил в УНКВД в Смоленске лишь до марта 1938-го, когда его, как латыша, уволили, но не арестовали, как это бывало. Он устроился здесь же, в Смоленске, помощником директора кооперативного техникума, но связь с бывшими сослуживцами не порывал. Скорее всего, в памяти Климова участие Рейнсона в расстрелах времен Большого террора наложилось на события 1940-го.
Климов указал на характерную деталь: «Еще хочу добавить, что тем, кто стрелял людей, и тем, кто возил, давали спирт и закуску бесплатно. Они еще, помню, после расстрела мыли руки спиртом. Я тоже протирал руки спиртом, после того как смывал кровь. Спирт хранился у меня в подвале, а закуску брали в столовой (колбаса, осетрина и др. продукты)». И вспомнил другого участника расстрелов польских офицеров: «Еще возил расстрелянных Зиновьев (ему сейчас под 70 и уехал в Симферополь)».
И это подтверждается полностью. Действительно, шофер УНКВД по Смоленской области Николай Зиновьев был награжден приказом от 26 октября 1940-го, после войны был переведен в Новосибирск, а в 1948-м
— в УМГБ по Крымской области, где и остался.
Правда, Климов не знал, что Зиновьева уже лет 20 как нет в живых: он умер в Крыму в 1970-м. А так — все точно.Расстрелы в Катынском лесу у заранее вырытого рва происходили днем. Также для расстрела использовался подвал «дачи НКВД», расположенной там же, в лесу, где расстрелы могли производиться и в темное время суток.
Дмитрий Токарев, у которого расстрелы в Калинине проходили строго в подвале УНКВД, говорил на допросе с изумлением о смоленской практике:
«Мне рассказывали, в Смоленске поступили глупее несколько. Там начали расстреливать на месте захоронения. И вот это послужило сигналом, с этого началось… Там один убежал, пытался убежать, кричал, люди слышали».

От редакции. Книга Никиты Петрова о тех, кто участвовал в расстрелах польских военнопленных в 1940 году, готовится в издательстве «Центра польско-российского диалога и согласия» в Варшаве.