Помните, когда у Безухова Пьера были метания и томления, он решил найти себя в масонстве, встретив старика-масона еще новиковского времени? Толстой очень смешно описывает их разговоры и ритуалы. Довольно скоро Пьер пишет: «Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно». Масонство для русского человека – это блажь и дурь, либо в лучшем случае – знак сословного статуса наподобие карты в фитнес-клуб или эккаунта на лепре.

Сначала, в 1730-1740-ые годы масонстсво в России не было вполне русским, а развивалось среди иностранцев, так как масонские дипломы служили им для проникновения в среду петербургской иностранной колонии. Приезжий, не имея специальных знакомств, мог рассчитывать, что для него откроются двери сперва пришлых негоциантов, а потом и русских купцов и вельмож. Одним из первых влиятельных деятелей британского масонства стал шотландский авантюрист Джемс Кейт, которого изгнали после восстания якобитов.

Потом русские масоны читали про него на собраниях такие исторические смешные стихи:

«По нем светом озаренный.
Кейт к РоссИянам прибег.
И усердьем воспаленный
Огонь священный здесь возжег.
Храм премудрости поставил,
Мысли и сердца исправил
И нас в братстве утвердил.
Кейт был образ той денницы,
Светлой коея восход
Светозарные царицы
Возвещает в мир приход».

Другого рода ложи также основывал в России разнообразный сброд, вроде секретарей вельмож. Например, секретарь Шувалова, швейцарский барон Генрих Чуди основал в Петербурге собственную ложу.

Из описания рецепции в ложу 1740-ых годов.

«Палата обита черным сукном и по оному сукну на стенах раскинуты цветы белые, во образе звездам, и посреди оной палаты поставлен стол под черным сукном, и на оном столе лежит мертвая голова и обнаженная шпага с заряженным пистолетом; в оную приводят, и огонь вынести должно, и пришедший сидит против стола, а оная мертвая голова, вделанная на пружинах, имеет движение и до онаго касается. Гранметр онаго пришедшего внове для посвящения велит придать трем мытарствам. С обнаженными шпагами, приняв под руки, обводят два раза вокруг предстоящих масонов, с употреблением при том сильного ветра и в воздухе огня, а потом, взведя на особливую к тому приготовленную гору, имея повеления от граметра, дабы оного скинуть с горы, по исполнении сему, оной представляется пред гранметром и присягает ему не иначе, как создателю нашему Иисусу Христу, с приложением к тому печати Соломоновой, которая кладется на левом плече, и потом, циркулем проколов грудь, стирает сам текущую кровь платком, и развязав глаза, повелевают у гранметра целовать левую ногу три раза, по окончании же сего доказывая, уверяют, что храм Соломонов не инако есть, как святое таинство и защитник оного силою своею есть гранметр».

Забавно, что антимасонская пропаганда – стихи церковного сочинения, предостерегающие православных, появились в России почти одновременно с самими масонами.

«Появились недавно в Руссии франк-масоны
И творят почти явно демонски законы,
Нудятся коварно плесть различны манеры,
Чтоб к антихристу привесть от Христовы веры.
К начальнику своего общества привозят,
Потом в темны от него покои завозят,
Где хотяй в сей секте быть терпит разны страсти
От которых, говорят, есть не без напасти.
Выбегают отовсюду, рвут тело щипцами,
Дробят его все уды шпаги и ножами
Встают из гробов, зубами скрежещут,
Мурины, видя сей лов, все руками плещут
А из сего собору в яму весьма темну
Приводят их, в комору уж подземну,
Где солнечного света не видно ни мало,
Вся трауром одета, как мертвым пристало.
Там свечи зажженные страха умножают,
В гроб положенные кости представляют.
Встая из гроба, кости берут нож рукою,
И стакан полон злости приемлю другою.
Проколов сердце, мертвец стакан представляет,
Наполня кровью, как жрец до дна выпивает».

При Екатерине уже все дворянство состояло в масонах, правда, стоит оговориться, ее мужу Петру Федоровичу состояние в масонстве не помогло. Как пишет Григорий Вернадский в книге «Русское масонство в царствование Екатерины II», к концу 1770-ых годов оставалось не много дворянских фамилий, у которых бы не было в масонской ложе близкого родственника. «В петербургских ложах Елагина и Мелиссино состояли членами: князь Несвицкий, графы - два Воронцовых, Щербачев, Перфильев, бароны Унгерн-Штернберг, Воейков, князь Вяземский, граф Фермор, князья Одоевский, Хвостов, графы П. Толстой, Бекетов, Жединский. В Рейхелевых ложах участвовало несколько князей Трубецких. По шведской системе работали графы Апраксины, князья Гагарины, Долгорукие, Куракины, князь Репнин, графы Строганов, Мусин-Пушкин, Шуваловы; Розенкрейцерами были князья Трубецкие, Репнины, Черкасские, Лодыженские, Лопухины, Тургеневы и т.д.»

А вот, что писали сами русские масоны за границу масону герцогу Брауншвейгскому о том, какой ритуал им больше пригоден: скромный или рыцарский. В письме этом – все отношение русской знати к масонству.

«Пышные церемонии рыцарства, кресты, кольца, епанчи и родословные поколения должны были произвесть великое впечатление над нациею военную в которой одно токмо знатное дворянство работами нашими занималось. Сверх того, богатое дворянство наше, так же как и везде, воспитано весьма чувственным образом, и следственно ничто так не способно показать ему отношения умозрительные, как такой язык, который действует на все органы его. Весьма справедливо, что церемонии сии делаются смешными, коль скоро они не будут соразмерны особам, и мы думаем, что весьма странным казаться должно членам некоторых домов ордена, не приобыкших к оружию, или по состоянию своему удаляться от него долженствующих, видеть себя вдруг с ног до головы вооруженного и обвешенного рыцарскими орденами. Напротив, между нами такая пышность не может быть неприятною, ибо все члены наши предводительствовали батальонами и целыми армиями! Весьма приличествуют и кресты оные особам, которые и в общежитие таковыми знаками чести украшены. Или которые ничего так жадно не желают, как получение оных».

Первая широкая организация русского масонства, объединившая несколько лож, создалась в начале 1770-ых годов. Во главе стал Иван Перфильевич Елагин, тайный советник, сенатор, ордена Белого Орла кавалер, главной Дворцовой Канцелярии член и Главный Директор музыки и театра, известный тем, что в младых своих летах писал весьма изрядные стихотворения и тем, что его тщанием российский театр возведен на степень совершенства. Диплом его на звание провинциального великого магистра был подписан в Лондоне дюком де-Бофором 26 февраля 1772 года.

С самого начала русское масонство создавалось по чисто русскому типу, без низших степеней, потому что никто из знатных масонов не хотел получать какую-то жалкую первую, вторую, или даже третью степень.

Все ложи находились в тесном общении, а масоны перетекали из одной в другую по мере смены места жительства или службы. Правда, с другими ложами они поначалу были на ножах, особенно с разветвленной системой Рейхелевских лож, которые были основаны по шведской системе приехавшим в Россию в 1771 году бывшим гофмейстером Брауншвейгского двора бароном Рейхелем. Он был приверженцем шведско-берлинской системы доктора Циннендорфа, известной также как «Слабое наблюдение». Эта система не придавала чрезмерного значения внешнему блеску организации высших градусов, но в отличие от новоанглийской, она проводила в своих ложах ту строгую моральную дисциплину, которой добивалось и древне-английское масонство. «Барон Рейхель больше четырех градусов не давал, отговариваясь тем, что у него нет больше позволения, и что должно искать».

Ложи Елагина вне ритуальной части представляли собой светские клубы, где после утомительных обрядов рецепции можно было хорошо поужинать в столовой ложи и встретить немало приятных знакомых. По выражению Новикова, братья Елагиных лож почти играли масонством как игрушкой: собирались, принимали, говорили много, а знали мало.

Не найдя в Елагинском масонстве достаточной духовной пищи и привыкнув к странным обрядам во время бесчисленных рецепций, братья начинали глумиться над священными актами масонов.

«Сенатские канцеляристы Ильин и Петров, воспользовавшись однажды отсутствием своего домохозяина, начальника по службе и соратника по масонству Тредьяковского, так посмеялись над своими обрядами: завязавши глаза крепостному человеку Фёдору, отвели его в другую комнату, которой он не узнал, и зачали шпагами шаркать над ним, он етова так испугался, что дрожит». Наконец, посмеявшись довольно, отпустили. В другой раз компания таких же канцеляристов кутила с каким-то полицеским офицером. «Были все пьяны от пунша и шалили много. Из комнаты Осипова, тут же на дворе, в стоящие пустые покои шли церемонией, иной в кафтане, а иной и без кафтана. Передний с чашей, наполненной пуншем, а за ним идущий – с лимонами, с ложкой и с сахаром, потом третий с чашками».