rus_vopros

В Донецкой области советская власть репрессировала больше 50 тысяч жителей.
2 июля 1937 года Политбюро выдало решение от об антисоветских элементах, в связи с которым были созданы так называемые «тройки».
4 июля НКВД отправляет телеграммы на места: «Взять на учет контрреволюционные элементы» (хотя они давно были «взяты» — муж стучал на жену, сосед на соседа).
А 30 июля 1937 года — оперативный приказ по СССР № 00447 (первые два ноля означали «совершенно секретно»):
268 950 человек внесены в план репрессий. Подлежащих репрессиям разделили на две категории: активных антисоветчиков
и умеренных. В качестве первых по всей территории СССР следовало расстрелять 75 тысяч 950 человек,
а по Украине — 8 тысяч.
Конкретно по Донецкой области надлежало истребить 1 тысячу граждан и еще 3 тысячи «менее отъявленных врагов» сослать на 10 лет каторги. И это план зачистки ВСЕГО НА ТРИ МЕСЯЦА и всего по одному из секретных приказов того периода. А были же еще греческая операция, немецкая, на которые издавались отдельные приказы.

Рядом с черепами жертв пустые бутылки из-под водки: палачи нуждались в допинге (фото В. Устенко, 1989 г.)

— У них существовали тематические отделы, которые устраивали между собой соцсоревнования. Выдвигались встречные планы. Цвела рекордомания! — рассказывает доктор наук, профессор кафедры истории Украины Донецкого национального университета Владимир Никольский.

Видно, не случайно наш город носил имя вождя — из Сталино в центр телеграфировали: «Просим увеличить лимит!» Это означало: позвольте расстрелять больше.

— Руководитель массовой операции Л. Бельский лично прибыл в Сталино — увеличить лимит было в его власти. — продолжает свой рассказ В. Никольский. — И в 1938 году лимит для Сталинской области увеличили еще на 4 тысячи для расстрельной категории.

Если по первоначальному плану Донбасс отставал от Харьковской и Киевской областей, то в итоге пострадал больше, чем какой либо из регионов Украины. За время операции, которая продолжалась с сентября 37-го до конца июня 38-го в Донецкой области казнили, как считает профессор Никольский, 12 с лишним тысяч граждан. Надо уточнить, что до июля 1938 года в Донбассе существовала одна Донецкая область, а в июле нас разделили на Сталинскую и Ворошиловградскую.

В раскрытии грязных тайн сталинизма были заинтересованы только историки-«неформалы» (фото В. Устенко, 1989 г.)
Кроме «троек», в которых заседали в том числе и секретари обкома партии, над уничтожением сограждан усердно трудились особые совещания прокуратуры и НКВД, военная коллегия Верховного суда СССР, трибуналы войск НКВД и даже облсуды. Последние судили показательно. Были и так называемые «альбомные дела». Это целые альбомы с десятками тысяч граждан, которые подписывал лично Ежов. Показательные процессы были открытыми, их стенограммы публиковались в газете «Социалистический Донбасс» под заголовками типа: «Уничтожим вредительскую гадину!» Так судили «вредителей» из треста «Буденновуголь» и Володарского управления.
Женщин из числа расстрелянных было не много, в основном жены обкомовцев. Я вообще до 1989 года считал, что репрессии коснулись только большевистской верхушки. — говорит доктор истории Никольский. — По работе в архиве мне запомнилась Мильда Правник — 32-летняя директор донецкой кондитерской фабрики, которую объявили латышской шпионкой.
Были и реальные недовольные — а как быть довольным, если твои дети голодны?
Советская власть вычистила всех, кого не смогла накормить, — сообщает профессор тем, кто не верит в Голодомор.
Имевших отношение к дореволюционной России в КГБ называли «бывшие люди».
Многих белогвардейцев амнистировали в 27-ом, а затем «искоренили» в 37-м. Но даже их уничтожали не за деятельность,
а за «окраску» — то есть взгляды. Еще нюанс: если в 37-ом судили в основном одиночек, то в 38-м — лепили организации.
Пытали в консерватории, судили в гормилиции, расстреливали там, где «Сокол».
Типичная ситуация того времени: муж и жена работают агентами КГБ в тайне друг от друга.
Были искренние доносчики (эти считали, что защищают Родину), но преобладал шкурный интерес - штатная агентура получала зарплату. Самая низшая ступень — информаторы. Повыше — агенты — эти получали конкретное задание (друзья семьи) «на освещение». Самые важные помощники КГБ назывались резидентами — это нештатные сотрудники, которые руководили несколькими агентами. Профессор рассказывает смешные вещи об умственных способностях многих: «Вверху доноса — кличка, зашифрованное имя, а внизу — реальная фамилия доносчика».

Одаренный шахматист,
девятиклассник Андрей — типичный
«враг народа» 1941 года.
Интересно, что у рядовых садистов из НКВД и КГБ были маленькие зарплаты, и им тоже было знакомо такое явление как фальсификация отчетности. А за особое рвение некоторых в 38-м репрессировали («за нарушение социалистической законности»). Но вообще КГБ берегло свои кадры, причем даже нештатные: после смерти Сталина, в пятидесятые, кэгэбисты массово вырывали доносы из дел, но физически не смогли вырвать все, поэтому кое-что дошло до нас.
84-летний Андрей Филиппович Первой был реабилитирован в 64-ом, а доступ к собственному делу получил лишь в 1989-ом, и тогда же узнал кто из соседей состряпал на него пасквиль.
Вспоминает как ему, уже приговоренному к смерти, посчастливилось выжить в октябре 1941 года.
— Арестовали меня в августе. Я тогда перешел в девятый класс, хотя мне и было 17 лет. Школа № 37 города Сталино, в которой я учился, располагалась на той же улице Скотопрогонной (нынешняя Университетская), где я жил с родителями. — рассказывает Первой. — Сержант госбезопасности Ильюхин, старший следователь следотдела УНКВД, бил меня собственными руками, требуя признаться, что я симпатизирую Гитлеру. Днем надзиратель смотрит в «волчок» — чтобы не ложились, а ночью следователи не дают спать — таскают на допросы. Он сидит, ты стоишь, и так часами… Падаешь, обливают водой, тянут за руки-ноги в камеру. Как только очнулся, зашевелился — назад. «Ну что, будешь подписывать? А не то сактируем», — говорит следователь. Как это — спрашиваю? Напишем, что бежал, да пристрелим. А я ему отвечаю: «Я вот учителю расскажу — какими вы тут аферами занимаетесь!»

Андрей Первой сейчас и до ареста, 66 лет назад

Все это издевательство происходило в здании музыкальной академии, что на главной улице Донецка — Артема, где не так давно по требованию общественности установили мемориальную доску. Именно здесь располагался «вооруженный отряд партии» — НКВД. В подвалах академии в 37-м были камеры на 100 человек, набитые как бочки с сельдью.
— Кабинет Ильюхина, где он пытал меня, был огромный — метров сорок площадью, и располагался на втором этаже консерватории. — продолжает рассказ Андрей Филиппович. — А «тройка», которая меня судила, заседала в так называемом клубе Балицкого (нарком внутренних дел Украины) — с обратной стороны нынешнего здания Донецкой городской милиции на проспекте Дзержинского.Следствие по тогдашним правилам было скорым. Через месяц после ареста Первого приговорили к расстрелу. На смертном приговоре по тогдашнему обычаю все тоже подлое слово «секретно».
— 21 сутки я ждал в камере смертников, откуда еженощно кто-то уходил в вечность. — вспоминает Андрей Первой. — Но меня, и еще нескольких, неожиданно вывели днем. «Командующий фронта заменил вам расстрел 10 годами каторги» — зачитал военный. Я расплакался и сказал: «Спасибо, дяденька».
Возможно, Андрея Первого спасло непризнание вины — говорят, что упрямых даже отпускали иногда.
— Но бывало и так, что сначала расстреливали, а потом судили. — уверен профессор Никольский.
Приводили приговоры в исполнение коменданты и их помощники. Вот как это примерно выглядело. Человека выводят из общей камеры в соседнюю комнату и выдают все, что с ним было — кружку, щетку, кошелек. Человек спокоен: «Наверное, выпускают». Приглашают в комнату напротив. Двое хватают за руки, тряпку в рот. Третий (комендант) подходит сзади и стреляет в затылок. Существовали передвижные команды палачей.
— На улице Артема между банком и Дворцом пионеров со стороны двора стояли старые деревянные сараи. Там невинно осужденных расстреливали, а потом ночью трупы вытаскивали, клали в машину, и вывозили в Ясиноватский лес или на Рутченково, где бросали в общую яму, — делится пенсионерка Екатерина Максюта, дочь «врага народа». После посмертной реабилитации отца она подробно изучила его дело.

Здесь были деревянные сараи, в которых тоже расстреливали
(двор музыкальной академии, где нынче собираются что-то строить)…
В иные «особо урожайные» сутки 1937 г. количество жертв доходило до трех сотен. Чтобы ускорить работу, в упомянутых сараях расстреливали из пулеметов.
— Один комендант, который руководил расстрелами, лет десять назад был еще жив, хотя ему уже под 90 было, и когда к нему наведались журналисты, первое что спросил — не арестовывать ли его пришли. Прожил в страхе — рассказывает Владимир Никольский.
Профессор Никольский знает судьбу еще одного профессионального убийцы: до революции тот работал фокусником в цирке, а потом дослужился до коменданта. После работы обязательно шел в ресторан: пил водку и заказывал музыку. Был обвинен в мародерстве (грабил убиенных), но позже реабилитирован.
На костях построился гаражный кооператив «Текстильщик».
Еще в 1922 году, рассказывает Александр Букалов («Донецкий Мемориал») секретный приказ ГПУ запретил фиксировать места захоронений, поэтому вполне возможно, что официальных документов с конкретным указанием таких мест не удастся найти. Цель была — сравнять с землей, лишить нас памяти. Но самое крупное захоронение сталинистам скрыть не удалось.

Цинизм советской власти беспределен: в штабе КГБ учат музыке, а на поле скорби разместили гаражи — они находятся слева от траншеи на снимке, за забором.
— Не все готовы были сразу поверить в эту страшную историю, которую широкой гласности предали осенью 41-го немецко-фашистские оккупационные власти. — говорит Дмитрий Вировец. — По многочисленным свидетельствам очевидцев немцы согнали местных жителей в Рутченковское поле и продемонстрировали недавно закопанные трупы.
Этот «урок любви к Сталину» у траншей с телами оккупанты сопровождали словами: «Смотрите, это НЕ МЫ сделали».
— В конце 80-х — начале 90-х годов, я и мои университетские товарищи оказались вовлечены в бурное демократическое движение. — вспоминает бывший студент-историк Донецкого национального университета (тогда просто университета) Дмитрий Вировец. — Пробуждение гражданского самосознания происходило на фоне болезненной десталинизации общества.
Вопреки безумным апологетам сталинизма, жертвами массовых репрессий 30-х годов стали не только верхи, но и миллионы абсолютно аполитичных сограждан, жизни которых превратились в те самые сталинские щепки, сгнившие не только на лесоповалах ГУЛАГА, но и в местах массового террора по месту жительства.
В 1988 — начале 1989 года активисты Донецких правозащитных организаций «Донбасс-88», «Плюрализм» и местное отделение созданного 30 марта 1989 года общества «Мемориал» отправили запросы в разные инстанции относительно тогда еще предполагаемого массового захоронения на южной окраине города. На все запросы, в том числе посланные в КГБ, последовало стандартное бюрократическое: «Сведениями не располагаем».
По странному стечению обстоятельств, примерно тогда же — в конце 1988 года — исполком выделил именно эту территорию под развитие гаражного кооператива «Текстильщик».
— Когда начал подниматься шум по поводу массовых захоронений, мне было 12 лет. У моего одноклассника отец строил гараж в этом пресловутом кооперативе… — вспоминает Никита Дмитренко, житель Кировского района Донецка. — И детвора «гаражных хозяев» начала периодически «обзаводиться» черепами, гильзами и прочим, найденным строителями при постройке гаража.
Архивные спецхранилища тогда были недоступны, поэтому активисты названных организаций собирали свидетельства местных жителей.
По рассказам очевидцев, примерно с середины 30-х годов добротный трех-четырех метровый забор без щелей опоясывал часть Рутченковского поля в форме прямоугольника в районе 11-го поселка. Кроме забора это место было окружено колючей проволокой. Над спецтерриторией возвышалась деревянная вышка с автоматчиком, по ночам секретный объект охранялся сторожем с собаками.
В народе говорят: где люди закопаны, там лучше трава растет… 8-го апреля 1989 года, имея смутные представления о плане спецобъекта и его координатах, студенты-добровольцы и несколько правозащитников с лопатами пришли на это поле между кладбищем, гаражами и заводом.
— И буквально сразу под одним из гаражей мы нашли многочисленные костные останки. — рассказывает Дмитрий Вировец. — Прибывший на место следователь из Кировской прокуратуры, кажется Водопьянов, обронил в тот день фразу: «А может это кости собак?!».
Но уголовное дело по факту обнаружения «неизвестного» захоронения прокуратура Донецкой области все же возбудила — тогда же, в апреле 1989 года.
Власти старались не афишировать печальное открытие. А университетские кураторы, «чтобы снять политическую окраску», засчитали эту студенческую работу как «археологическую практику».
— Вполне возможно, что какое-то количество останков было незаконно эксгумировано и выброшено. — считает Дмитрий Вировец. — Это остается на совести тех кто это сделал. Извлеченные нами останки первое время тоже никак не охранялись, у некоторых расстрелянных имелись золотые коронки — возможно, было и мародерство. Дело в том, что территория массового захоронения охраняема и огорожена была разве что в сталинское время — проконтролировать какие еще незаконные действия там происходят, скажем, сейчас невозможно…
Эксгумация сопровождалась находками большого количества личных предметов от истлевших кошельков до зубных щеток.
— И многочисленные — пустые! — бутылки из-под спиртных напитков, в основном водки, погребенные вместе с телами жертв. Получается, палачи нуждались в этом допинге? — говорит Вировец.
Как известно уже теперь, каждый вечер «черный ворон» подвозил на Рутченково партии «врагов народа». Некоторых истребляли прямо в камерах ОМЗа (так называлась тюрьма — отдел местного заключения) и доставляли мертвыми. Но многих казнили именно здесь. Людей ставили на колени возле свежевырытых ям и стреляли в затылок. Чаще — из мелкокалиберных винтовок или револьверов. На территории «спецобъекта» были прорыты рвы (возможно, десятки рвов) — до 100 метров длиной, которые заполнялись телами.

Убийство детей и раненых остаются не раскрытыми преступлениями партии

— Нам удалось приблизиться к разгадке самой острой проблемы Рутченкова: уничтожению раненных из военного госпиталя, располагавшегося в первые месяцы войны в здании городской больницы № 24 и учащихся ФЗУ — детей «врагов народа», которых не успели или не пожелали эвакуировать в октябре 1941 года, за несколько дней до оккупации Донецка. — рассказывает Дмитрий Вировец. — Летом 1989-го, спустя 48 лет после описываемых событий, нами были извлечены из земли предметы характерные для военного госпиталя — в одной яме нашли большое количество окровавленных бинтов, загипсованные конечности, кислородные подушки, а также типичную больничную посуду того времени. В другой — чудом сохранившиеся ученические гимнастерки, сильно напоминавшие казенную форму фабрично-заводских училищ. Во третьей яме — скелеты подростков, пряжки ремесленного училища. Еще в одной — были останки людей в шахтерских сапогах…
Казалось бы, наступило время для тщательного расследования трагедии. Но 7 июля 1989 года члены некоей городской комиссии (ее состав и точное название никто из участников событий 1989 года не может вспомнить), признав факт наличия в Кировском районе массового захоронения, постановили свернуть раскопки и приступить к разработке мероприятий по перезахоронению.
— Формально раскопки запретила санстанция — говорит Владислав Устенко, один из лидеров «археологической» группы 1989 г. — Вначале власти нашу работу не приветствовали, а после публикации о ней в «Правде» («Там, где решили строить гаражи…») начали как будто содействовать. Под конец нас работало уже трое — кроме меня, Коля Курбатов и пожилой человек Семен Гипмонович, фамилию не помню (ветеран войны, который о нас услышал и присоединился).
Под тяжелым слоем глины там были сохранившиеся мягкие ткани — то есть, надо было уже на другом, профессиональном, уровне продолжать работу, на одном энтузиазме это было уже бесперспективно.

— Относительно главной причины «свертывания» раскопок в нашей студенческой среде укрепилось мнение, что кто-то хочет прекратить дальнейшее расследование самых «болезненных» проблем Рутченково — тему военнослужащих и тему учащихся ФЗУ. — говорит Дмитрий Вировец. — По-видимому, уничтоженных спец частями НКВД. «Раскручивать» эти грязные дела сталинизма кому-то очень не хотелось. СССР, КГБ и КПСС в 1989 году были еще очень сильны, а палачи спокойно доживали на «заслуженной» пенсии.

16 сентября 1989 года состоялся траурный митинг и торжественное перезахоронение останков 540 жертв (считая по черепам, в которых было по 2-3 отверстия). Известны случайным образом оказались две фамилии — в кармане одного убитого нашли портсигар с гравировкой: «Покараев В. Д.». Как говорит Вировец, предположительно это был горный инженер. Имя второго человека было написано на зубной щетке — Козловский.

Сегодня свободы меньше, чем в 1989-ом…

— Нам было ясно, что в Рутченково нашли свой последний приют тысячи, если не десятки тысяч, репрессированных. — говорит Дмитрий Вировец. — Ведь Донецкая обл. была одной из самых густонаселенных в СССР — в конце 70х она была на третьем месте после Московской и Ленинградской. Даже если в 30-ые годы демография была иной, она оставалась одной из самых густонаселенных. Так что работы органам там хватало…

По оценке правозащитной организации «Донецкий мемориал» в Донбассе было истреблено свыше 17 тысяч граждан. Из которых, как считает руководитель «ДМ» Александр Букалов, на Рутченковском поле покоятся останки 5–7 тысяч убиенных властью.

Часть имен расстрелянных готов установить профессор Владимир Никольский, который продолжает работать в архивах СБУ. Студенческие раскопки в 1989 году изменили тему его докторской диссертации — изучению репрессивной деятельности органов госбезопасности СССР в Украине в 20-50-гг. Никольский посвятил 15 лет жизни.

— Я могу установить поименно 1200–1500 расстрелянных, которые покоятся на Рутченковском поле. Прежде чем стрелять, составляли акт расстрела. «Привели в исполнение в присутствии такого-то» — толстым грифелем цветного карандаша… Но сохранились не все акты. А кроме того исследование нуждается в финансировании. — говорит доктор исторических наук Никольский.

Не раскопанных мест захоронения репрессированных советских граждан гораздо больше, чем известных. Расстрельные места должны быть как минимум в Мариуполе, Артемовске, уже упоминавшемся Ясиноватском лесу. Не исключено, что и во дворе музакадемии тоже стоило бы провести раскопки…

В Москве есть свое место скорби — кладбище Донского монастыря, где стреляли верхушку, под Киевом — Быковня, в Виннице — парк в центре города, в Луганске — Сучья Балка, в Харькове — городской парк, и не везде вопросы отношения к памяти решаются одинаково.

— Нет пока стремления решать этот вопрос на высоком уровне. — уверен глава «Донецкого мемориала» Александр Букалов. — Чтобы установить точное количество захороненных на Рутченковском поле нужна политическая воля на уровне государства. Я убежден, что есть еще ветераны НКВД среди живущих, которые многое важное могли бы рассказать, но их должен кто-то допросить.

У Дмитрия Вировца, ставшего американцем, вызывает недоумение то обстоятельство, что с момента их студенческой работы в 89-м радикальных перемен в деле расследования тайн Рутченково не произошло.

— Если власти так упорно скрывают самую трагичную страницу истории поля — то им есть что скрывать? — задается вопросом Вировец.

Американцы, по его словам, создали коалицию музеев совести — это заповедники памяти под открытым небом, которые создаются в подобных исторических местах по всему миру.

— Это должно быть что-то священное в духовном смысле. Меня ужаснуло то, что я увидел на Рутченково, когда вместе с Владом Устенко, моим однокурсником, я посетил это место в феврале нынешнего года. Мы увидели поле запущенным и замусоренным. В некоторых местах — любительские огородики. Гаражи продолжали жить своей суетливой жизнью совсем рядом, за серым забором конца 80-х. Наступает кладбище, которое в 89-м было довольно далеко… Такое соседство может, и ничего, но я бы не хотел, чтобы это проклятое место кто-то прибрал к рукам — построил там стадион или бизнес-центр.

В 89-ом для «галочки» на месте страшной находки установили камень. Два года назад кусок гранита заменили памятником, у которого наши деятели власти раз в году проводят митинги и зачитывают речи в стиле соцреализма и двойной морали. Но родственники жертв ожидают от них другого.

В декабре 2005 года мы с коллегами организовали поездку для престарелых жителей села Раздольное к мемориалу на Рутченково. Седовласые дети расстрелянных, рыдая, говорили о том, что декларированные льготы их не коснулись, и было бы правильно выдать каждому потомку «на вечную память» по экземпляру уголовных дел из кэгэбэшных архивов.

— А имена всех, тысяч и тысяч казненных, должны быть выбиты в граните и бронзе. — считает пенсионер Юрий Джуха, сын которого Иван является автором книг, посвященных трагической одиссее мариупольских греков.

Аккуратная идентификация жертв захороненных на Рутченково — дело будущего, убежден и Дмитрий Вировец. При желании и использовании современной техники, в том числе анализов ДНК, можно было бы установить личности очень многих. Для этого необходимо прекратить захламление территории, огородить ее и дать возможность археологам, историкам, антропологам и медикам всерьез заняться этой общенациональной проблемой. Только тогда можно будет ответить на вопрос сколько и кто точно погребен в наспех вырытых траншеях.

Имя каждой жертвы — таково пожелание. А прекратить наконец увековечивать чекистов и террористов, проливших реки крови — это требование всех репрессированных и членов их семей, с кем мне доводилось встречаться.

В жизни нет ничего случайного, и история не так мало влияет на нас, как многим хотелось бы представить. Тем более — советская, которая гораздо ближе к нашему настоящему, чем к прошлому…

— В Кировском районе улица Мехлиса существует до сих пор — это главный палач! — возмущен Андрей Первой. — Наверняка почет оказан и Петру Нощенко, который отправил меня на каторгу.

Названный Андреем Филипповичем Петр Нощенко занимал пост прокурора Сталинской области с 1940 г. и я не в курсе какие почести оказаны ему после смерти. Но, как и многие, знаю, что не забыты Любавин и Щербаков, заседавшие в «тройках». Не удивлюсь, если в бывшем Сталино отыщется небольшой переулок имени товарища Соколинского (начальник НКВД Сталинской области) или товарища Руденко. Роман Руденко находился в должности прокурора Сталинской области с 1 октября 1937 года по январь 1940 года — лично визировал расстрелы. Был обвинителем нацизма от СССР на Нюрнбергском процессе, ничем по сути не отличаясь от гитлеровских садистов, которые тоже выполняли приказы. Но Руденко похоронен в Кремлевской стене, а не предан бесславию.

Огромные территории Донецка несут на себе проклятье — именные клейма убийц. В адресах тысяч потомков сталинских жертв прописаны как герои те, кто казнил их предков — можно ли придумать большее надругательство над памятью, над совестью? Но донецкие могильщики истории потчуют нас трепом о надуманности проблемы и трудоемкости «переименовательного» процесса. Коммунисты по убеждению и происхождению, современные «комиссары» из органов власти до сих пор не поняли, что реабилитация по сути своей есть покаяние.

На траурном митинге в 89-ом секретарь горкома Ж. К. Пашнова торжественно произнесла: «Мы только прикоснулись к этой истории, только начали понимать к чему могут привести равнодушие, подлость, доносы.. Выполнен только первый этап работ, а предстоит еще установить границы захоронения, и многое другое…» А тогдашний руководитель «Мемориала» Б. Ф. Парсенюк обратил внимание присутствовавших, что с приходом гласности палачи по-прежнему живут лучше жертв.

по материалам -- Рутченково поле